Когда король губит Францию - Морис Дрюон

Король Иоанн оглядел своих сеньоров и понял, что он, христианнейший государь, обязан снизойти к моим мольбам. Если произойдет нечто непоправимо роковое, то первым в этом будет виноват он и все усмотрят в случившемся карающую длань Провидения.

– Будь по-вашему,– сказал мне король.– Нам по душе уступить вашей просьбе. Только возвращайтесь не мешкая.

Тут я чуть было не задохнулся от гордыни... да простит мне Господь прегрешение сие... В эту минуту я почувствовал, сколь велико превосходство церковника, князя Господня, над владыками земными. Будь я вместо вашего отца графом Перигорским, разве был бы я облечен такой властью. И я подумал еще, что свершил дело всей жизни моей.

Все в том же сопровождении четырех моих копьеносцев, все так же предшествуемый папским стягом, поскакал я к холму по той самой дороге, что разведал Рибмон, держа путь на небольшой лесок, где расположился лагерем принц Уэльский.

– Принц, добрый сын мой,– начал я, ибо на сей раз я уже не называл его «ваше высочество», дабы дать ему почувствовать всю слабость его,– если бы вы и впрямь могли оценить всю мощь короля Франции, как только что оценил ее я, вы бы охотно пошли на соглашение с ним, чего я и хочу добиться, и постараюсь, если только смогу, примирить вас.– И я рассказал ему, сколь велико французское воинство, которое я видел у городка Нуайе.– Смотрите же, сколько вас и каковы ваши позиции... Неужели вы рассчитываете здесь долго продержаться?

Э-э, нет, долго ему здесь не продержаться, и он сам это отлично понимал. Единственное его преимущество заключалось в удачном выборе позиций на холме, поросшем лесом; его ретраншементы можно было смело назвать чудом военного искусства. Но люди его уже начали страдать от жажды, ибо на пригорке воды не оказалось; ходить за водой надо было к ручью Миоссон, который протекал под холмом, но там стояли французы. Съестных припасов у англичан оставалось лишь на один-единственный день. Под саксонскими усами этого принца-опустошителя уже не сверкала белозубая улыбка! Ежели бы он не сидел в кругу своих рыцарей Чендоса, Грейли, Варвика, Суффолка, не спускавших с принца глаз, он признал бы, пожалуй, что в их положении надеяться не на что, тем паче что и приближенные его думали то же самое. Разве что на чудо... и, быть может, чудо это свершится с моей помощью. Тем не менее он согласился не сразу, не желая поступиться рыцарской честью:

– Но, монсеньор Перигорский, я уже говорил вам в Монбазоне, что я не имею права заключать мирные договоры, не испросив воли отца моего, короля...

– Добрый мой принц, выше воли королей Божья воля. Ни ваш отец король Эдуард, восседающий на престоле в Лондоне, ни Господь, восседающий на небесном престоле, никогда не простят вам, что вы погубили столько хороших, храбрых людей, вверенных под ваше покровительство, хотя вы могли поступить иначе. Согласны ли вы, чтобы я обсудил условия и вы, не поступившись рыцарской своей честью, смогли бы избежать жестокой битвы, исход коей весьма и весьма сомнителен?

Черные доспехи и красная мантия друг против друга. Шлем, увенчанный тремя белыми перьями, казалось, вопрошает мою красную шапку и пересчитывает втихомолку нашитые на ней шелковые кисточки. Наконец шлем утвердительно кивнул.

Проезжая все той же дорогой, где проходил утром Эсташ, я успел, однако, заметить тесные ряды английских лучников за палисадом из кольев, которые они вбили в землю; и вот я вновь стою перед королем Иоанном. Я прервал, очевидно, уже давно начавшийся разговор, и по некоторым обращенным ко мне взглядам я догадался, что не все тут поминали меня добром. Поджарый Протоиерей стоял, переминаясь с ноги на ногу, и насмешливо поглядывал в мою сторону из-под своей монтобанской шляпы.

– Сир, я видел англичан,– начал я.– Вам незачем торопиться, незачем немедленно идти в бой, и вы ровно ничего не потеряете, если отдохнете здесь немного. Ибо с тех позиций, какие они сейчас заняли, им не убежать от вас, не скрыться. Воистину я считаю, что вы могли бы взять их без боя. Посему молю вас, соблаговолите дать им отсрочку до рассвета завтрашнего дня.

Без боя... Я заметил, как при этих словах насупились граф Иоанн Артуа, Дуглас и даже сам Танкарвилль и сердито тряхнули загривками. Им-то как раз и мечталось идти в бой. Но я твердил свое:

– Сир, ежели вам угодно, не делайте никаких уступок вашему врагу, но уступите день сей Господу Богу.

Коннетабль и маршал Клермон поддержали мое предложение об отсрочке...

– Подождем и сначала узнаем, что предложит нам англичанин и что можем потребовать у него мы сами,– ведь мы ничем не рискуем...

Зато маршал Одрегем – о, только лишь потому, что Клермон был одного мнения со мной,– тут же из чистого упрямства начал отстаивать противоположное и проговорил достаточно громко, чтобы слышал я:

– Пришли мы сюда, чтобы воевать или чтобы слушать проповеди?

А Эсташ де Рибмон, коль скоро его план боя был одобрен самим королем и ему не терпелось посмотреть, как все это получится на деле, подбивал всех на немедленные действия.

И вдруг Шово, граф-епископ Шалонский, носивший шлем в форме митры, выкрашенный в лиловый цвет, заволновался и вспылил:

– Разве долг Святой церкви, мессир кардинал, состоит в том, чтобы дать спокойно уйти грабителям и клятвопреступникам... и не покарать их за это?

Тут уж рассердился я:

– А разве долг служителя Святой церкви, мессир епископ, состоит в том, чтобы отказывать Господу в перемирии, коль скоро Он того желает? Соблаговолите выслушать, если вам это еще не известно, что я наделен полномочием лишать права отправлять мессы, а также лишать права на получение всех бенефиций любого священнослужителя, который препятствует моим деяниям в пользу мира. Провидение, мессир, карает гордецов. Так что не лишайте короля чести выказать свое величие, если он того пожелает... Сир, все в ваших руках, вы орудие Божие, с помощью коего Он являет волю Свою.

Комплимент достиг цели. Несколько минут король еще старался увильнуть от прямого ответа, но я продолжал стоять твердо, приправляя речи свои лестью, огромной, как Альпы. Ни один, мол, государь со времен Людовика Святого не давал еще людям столь высокого примера, каковой он может дать сейчас. Весь христианский мир пребудет в восхищении от сего доблестного поступка и отныне будет взывать только к мудрости короля Франции при разрешении любых споров или просить помощи, ибо велика его мощь.

– Велите раскинуть мой шатер,– приказал король пажам.– Будь по-вашему, монсеньор кардинал. Я не двинусь с места до восхода солнца из любви к вам.

– Из любви к Богу, сир, только из любви к Богу!

И я уехал. Шесть раз в течение дня я носился взад и вперед из одного лагеря в другой, склоняя одного принять условия соглашения, а потом мчался обратно и излагал их второму; и всякий раз, проезжая мимо стоявших рядами валлийских лучников, одетых наполовину в белое, наполовину в зеленое одеяние, я думал: а что, если один из них, а то и несколько по недоразумению осыплют меня градом стрел, хорош же я буду?!