Не оглядываясь - Мария Галина

И, наткнувшись на жесткий, холодный взгляд Иваны – поднятые брови, поджатые губы, – торопливо добавил: – Ему же не просто так. Ему требуется, чтобы с фантазией. Идеи у него.

– Ну ладно, – смягчилась Ивана. – Может и загляну. А вы его, кстати, не разглядели, пан Йонас? Ну того, в красном авто.

– Нет, – галантерейщик покачал головой, – там стекло было такое. Затемненное.

– Откуда же вы знаете, что там был мужчина? И что он именно ее, Анастасию, ждал?

– Потому что я видел, как она в это авто садилась, – сказал пан Йонас. – Он со своего сиденья потянулся и распахнул ей дверцу. Мужская рука. Пиджак, манжета. Запонки. Яшмовые. И она села, ну буквально как у себя дома. Нагло так села.

– Это она может, – согласилась Ивана.

– Наглые везде как дома, – польстил ей пан Йонас, – и ведь ни стиля, ни вкуса! Дешевый шик, и ничего больше. А воспитанные, с чуткой душой, так и остаются одинокими.

– Это потому, что совершенство трудно переносить рядом с собой, – парировала Ивана, – так где этот ваш… который кофейню?

– Да тут, на углу, в подвале. Вам будет интересно, дорогая госпожа, у него сложный заказ… Особые запросы…

– Ладно вам, пан Йонас. Это у молодого Поплавского особые запросы. Не люблю людям кости перемывать, но это всем известно после той истории с учительницей музыки.

Ивана достала из сумочки потертый кожаный кошелек, из кошелька деньги и уже собралась расплатиться, как тяжелая дверь с медной ручкой неделикатно распахнулась настежь, и толпа туристов во главе с гидом ввалилась, галдя, внутрь, оставляя на мраморном полу мокрые следы.

– Итак, вы находитесь в одной из старейших лавок нашего города.

Гид вырядился в котелок, клетчатый пиджак и помахивал тросточкой – по слухам, так ходили местные фланеры, хотя сама Ивана, честно говоря, фланера, выряженного на такой шутовской манер, ни разу в своей жизни не видела.

– Этот галантерейный магазин был открыт венским предпринимателем фон Зольцем в одна тысяча семьсот пятьдесят восьмом году. Фон Зольц выписывал кружева из Тосканы и Гента, а бархатные, атласные и парчовые ленты – из Венеции. Впоследствии он расширил торговлю и стал выписывать из Венеции еще и ручные зеркальца, чтобы модные дамы могли смотреться и подбирать себе ленты под цвет глаз или волос… Однако вскоре фон Зольц разумно решил, что наши умельцы ничуть не хуже, и основал в нашем городе производство ручных зеркал, главной гордостью которых была резная оправа из местного мраморного дуба, инкрустированная серебром, слоновой костью и перламутром. Однако тут фон Зольц столкнулся с неожиданной трудностью: как его мастера ни старались, им не удавалось наносить амальгаму так же ровно, как на венецианских зеркалах. Оказывается, на самом последнем этапе, как раз когда приходила пора покрывать зеркала амальгамой, венецианские умельцы удаляли всех из мастерской – даже подмастерьев. Ровно на три минуты. Что можно сделать за три минуты? И ни за какие деньги не хотели открывать свой секрет.

Так вот, фон Зольц пошел окольным путем. Он отправил самого молодого, самого красивого своего служащего обучаться в Венецию, и тот – ну вы, конечно, угадали! – обольстил дочку старшины цеха. И она ради него подглядела в замочную скважину, что делает отец, когда выгоняет всех из мастерской. Секрет оказался очень простым – оказывается, перед тем, как накладывать амальгаму, мастер просто дышал на обратную сторону зеркала, и тогда амальгама ложилась ровно, плотно и без комков. С тех пор наши зеркала ничуть не уступают венецианским, а производство их по старым рецептам сохранилось по сю пору. Равно как и производство кружев, которое фон Зольц тоже наладил здесь – из местного льна, который ничем не уступает тосканскому. И то и другое вы можете купить в галантерейной лавке фон Зольца, и, кстати, только в ней.

Ивана, скривив тонкие губы, смотрела, как туристы теребили пана Йонаса, требуя отмерить кружева, единственным достоинством которых было то, что и впрямь их производила местная мануфактура, и наперебой спрашивая зеркальца в деревянной, инкрустированной дешевым перламутром оправе, тоже ничем иным, кроме местного производства, не знаменитые. За зеркальца и кружева пан Йонас запрашивал гораздо больше, чем они того заслуживали, и Ивана гадала, сколько из этих денег уходит лихому экскурсоводу. На нее туристы косились с равнодушной симпатией, словно Ивана была чем-то вроде восковой персоны в окне, выставленной исключительно для антуража.

Наконец туристы вывалились из магазина, подгоняемые энергичным экскурсоводом, поскольку ровно в полдень часы на ратушной площади начинали свой парад фигур, выскакивающих последовательно из часового механизма: начиная с турка с кривой саблей и кончая зловещей ухмыляющейся смертью с косой, и на этот парад фигур просто обязательно следовало посмотреть каждому уважающему себя туристу.

Пан Йонас обернулся к Иване.

– Натоптали, – сказал он сокрушенно. – Я вон специально коврик положил, так хоть бы кто ноги вытер. Франчик, мерзавец, ввалился, как чужой, а за ним вся эта гопа. Где воспитание, я вас спрашиваю? Где культура? Куда мы вообще катимся? Вермеера украли, вы слышали?

– Кто ж не слышал, – сухо сказала Ивана.

– Меня еще папа на него водил смотреть, маленького. Гордость коллекции, можно сказать. Собственно, единственная гордость. И ведь какой цинизм, пани Ивана, какой цинизм! В самый день города, во время фейерверка…

– Будь я на месте вора, я бы тоже работала во время фейерверка, – говорит Ивана. – Такой шум, треск, грохот, все таращатся в небо, у всех в глазах огненные колеса… Но у меня бы рука не поднялась на Вермеера. Ни у кого бы не поднялась, так что я полагаю, это заезжий гастролер работал. Тю-тю наш Вермеер… Вот, пан Йонас, мы в расчете. Кружево по пятерке плюс два с полтиной за полметра, а корсажная лента…

– Благодарствую, – пан Йонас аккуратно сложил деньги в ящичек старомодной кассы, – а все ж таки зря вы в полицию обратились. Ничего с ней не случилось, уверяю вас.

– Надеюсь, – сказала Ивана.

* * *

Окно в доме напротив поймало солнце и, точно мячик, метнуло обратно, прямо Иване в глаза. Ивана моргнула и увидела, что бронзовая девушка теперь стоит немножко в другой позе. Или ей, Иване, не совсем точно запомнилось? Она недоверчиво покачала головой, и словно в ответ статуя пошевелилась, переступив с ноги на ногу. Только тут иллюзия развеялась и стало ясно, что на постаменте никакая не статуя, а просто живая девушка, крашенная бронзовой краской – и шубка (искусственного меха, как отметила Ивана), и теплая юбка из плотной пальтовой ткани в рубчик, и лицо, и руки. И даже букет, наверняка когда-то живой и разноцветный.

Разве будет девушка из приличной семьи вот так бесстыдно красоваться у всех на виду?

Почему она опять вспомнила про Анастасию? Не потому ли, что настоящее лицо Анастасии, хотя они вроде бы и жили бок о бок, как бы не проявляло себя? Не в смысле, что она довольно щедро красилась, а в каком-то другом, самой Иване не очень понятном…