Доля правды - Зигмунт Милошевский

— А я? — вслух произнес Шацкий, охрипший голос прозвучал в машине совершенно чужим.

Заметил ли я все подробности? Не сосредоточился ли на том, что лежит на поверхности? Когда под потолком висит закованный в бочку труп, никто не задумывается, почему у него такие странные, деформированные ступни — а теперь ему это вспомнилось. Когда в кустах лежит обнаженная женщина, а чуть дальше — нож для ритуального убоя скота, никто и не думает, откуда у нее песок под ногтями. А теперь ему вспомнилось, что у трупа под ногтями была не земля, не грязь, а именно желтый приморский песок. Сколько же таких деталей он упустил, сколько счел несущественными? А это замешательство в соборе, цитата на холсте: «око за око»? Он пошел по очевидному, подсунутому ему следу еврейской мести. Так и задумал убийца. Вместо того чтобы, вопреки намерениям преступника, искать ошибку в этом зрелище, он позволяет ему тащить себя на поводке. Как идеальный зритель на представлении иллюзиониста: чтоб не испортить себе вечер, он не смотрит, что делает вторая рука артиста.

Он как раз проезжал Аннополь, осталось переправиться через Вислу, свернуть на юг, и за полчаса можно добраться до места. Городок был пуст, окутан туманом, но Шацкий почувствовал облегчение от света уличных фонарей. Он съехал на обочину и полез за мобильником — захотел подключиться к интернету. Нашел библейский сайт и, ожидая соединения, приоткрыл окно, чтоб побороть подступающую сонливость. Внутрь проникли холодок и влажность, машину наполнил запах оттаивающей земли — признак весны, она вот-то должна была заявить о себе во весь голос и наверстать потерянные недели.

Держа в памяти номера, он отыскал библейские цитаты. На хрена они такие длинные? Хватило бы одного стиха со словами «око за око», и все было бы ясно. Он переписал их в записную книжку. Цитата из Левита оказалась самой короткой и самой простой, говорила она о наказании за увечья и смерть. «Кто убьет человека, того должно предать смерти». Совсем как в кодексе, поразился Шацкий, так начиналась статья 148 Уголовного кодекса Польской Республики: «Кто убьет человека, подвергнется наказанию в виде лишения свободы…»

Вторая цитата говорила о наказании обидчика за зло, причиненное беременной женщине во время стычки мужчин, — видимо, имелась в виду война или другой конфликт. За причинение выкидыша грозил только штраф, но, если женщина умрет, — смерть.

И наконец, третья, из Второзакония, была самой заковыристой, почти такой же, как нынешние записи в уголовном кодексе. И в то же время была она самая суровая, а направлена против лжесвидетельства или, говоря современным языком, против дачи ложных показаний. Еврейский законодатель — вот уж действительно странное определение Бога, подумалось Шацкому, — велел карать лгущего на судебном процессе тем же самым наказанием, которое предусматривалось для подозреваемого, будь ложь принята за правду. Иными словами, если в результате ложных обвинений человека приговорили к смертной казни, а потом бы дело открылось, лжесвидетеля ждала бы петля или что-то другое, что тогда применялось. Интересно, что суровость предписания была продиктована принципами профилактики. Так и было сказано: «И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди себя». То есть в некотором смысле ложь рассматривалась как самое тяжкое преступление.

Пожалуй, оно и правильно, рассудил Шацкий и захлопнул записную книжку. Поднял стекло и застегнул пиджак — ночь была зверски холодной. О чем говорили цитаты? Об убийстве, о нанесении вреда беременной и лжесвидетельстве. Случайность или важная деталь?

Он выключил лампочку над зеркалом заднего вида, сморгнул несколько раз, чтобы дать возможность уставшим глазам свыкнуться с потемками за окном, и замер, увидав толкущиеся возле машины темные фигуры. Тени боязливо кружили вокруг нее. Чувствуя нарастающую панику, он включил двигатель, фары пронзили светом молочный туман — никаких теней не было и в помине. Только безлюдный привислинский городок, тротуар, выложенный плиткой, и реклама пива «Перла» над продовольственным магазином.

Он резко тронулся с места, направляясь в сторону реки.

Прокурор Теодор Шацкий не знал да и не мог знать, что покидает одно из типичных довоенных местечек — городков, населенных в большинстве своем бедными евреями; в Аннополе незадолго до войны они составляли свыше семидесяти процентов жителей. Здесь была еврейская школа общества Тарбут[140], хедеры, Общество Талмуд-Тора и нерелигиозные школы для девочек и мальчиков, была даже скромная иешива, по окончании которой юноши продолжали учебу в раввинской семинарии в Люблине. На месте старого кладбища на окраине городка остался небольшой мемориальный камень, опоясанный для красоты дорожкой из розовой плитки.

7

На лице девицы появилось неодобрение, но тем не менее она позволила ему положить руку на бедро — уже хорошо. А раз так, то Роман Мышинский переместил ее чуть-чуть выше, туда, где за кружевной резиночкой чулка должно начинаться голенькое тело, но там не было ни кружавчиков, ни голенького тела. Только не говорите, что нынче в клуб ходят в колготках! Что это? Винтажная тусовка или как? А потом окажется, что у нее и лифчик из эластана, и подмышки небриты. А можно, чтоб хоть раз в жизни все было по-человечески? Не раз в месяц, даже не раз в полгода и не раз в год. Раз в жизни!

— То есть ты в каком-то смысле детектив? — спросила она, наклоняясь в его сторону.

— Не в каком-то смысле, а просто детектив, — прокричал он, помечая в уме, что уже больше никогда в жизни не станет перед свиданием приглашать женщину на кальмаров в чесночном соусе. — Догадываюсь, как это звучит, но так оно есть. Я сижу в своем офисе, приходит клиент, сначала темнит, чтоб проверить, можно ли мне доверить свое дело. А потом, — он сделал паузу, — а потом раскрывает передо мной свои самые сокровенные тайны, и я получаю заказ. Ты даже не представляешь, насколько запутанно складываются человеческие судьбы.

— Мне бы хотелось взглянуть на твой офис. И открыть тебе свои сокровенные тайны.

— Самые сокровенные? — спросил он, чувствуя, как пошлость самого вопроса отбивает у него охоту провести незабываемый вечер.

— Ты себе даже представить не можешь какие! — она старалась перекричать музыку.

Потом они уже сидели в такси, которое везло их из центра в его «офис», то бишь в маленькую кавалерку на Грохуве. Хоть место и не считалось элитным, но зато атмосфера тут была довольно милой — в заросшей виноградом довоенной вилле, расположившейся под блочными домами в микрорайоне Остробрамская, прозванном в народе Мордором. Они жадно целовались, когда зазвонил телефон. Частный номер. Он принял звонок, в душе умоляя всех богов на свете, чтоб это не была мать.

С минуту, не произнеся ни слова, слушал.

— Конечно же помню, пан прокурор, — отозвался он деловым, чуть ниже обычного голосом, бросая девице красноречивый взгляд. — Такие дела не забываются… Да, я сейчас как раз в Варшаве… Ясно… Ага, ага… Понимаю… Конечно… Мне бы пару часиков вздремнуть, три часа на дорогу, значит, могу быть у вас в восемь… Конечно, ясно, до свидания.