Мускат утешения - Патрик О'Брайан

Мартин зашел в кормовую каюту с оживленным от удовольствия лицом. Единственный его глаз сверкал сильнее обычного, но он, очевидно, был несколько смущен.

— Мой дорогой Мартин, я знаю ваши взгляды на этот вопрос, и чтобы до некоторой степени принести вам облегчение, хочу вам сразу дать понять, что в эту свару меня втянули прямым физическим оскорблением. Я всего лишь обездвижил противника, и если его держать на диете, то он выздоровеет недели через две.

— Как любезно с вашей стороны рассказать об этом, Мэтьюрин. Камбузные сплетни с нескрываемым восторгом рисуют вас как возрожденного Аттилу. Хотя, я не знаю, как мои принципы выдержат грубое оскорбление.

— Надеюсь, у вас день выдался более приятным?

— О да, спасибо. И вправду очень приятный. Пытался найти дорогу из этого павшего духом, прискорбно грязного… как это назвать? Наверное, поселения. И, приближаясь к мельнице, услышал, как меня зовут по имени. Оказалось, это Полтон! Я же вам рассказывал о Джоне Полтоне?

— О джентльмене, который хорошо играл на скрипке и сочинял такие трогательные стихи о любви?

— Да–да. Мы его называли «Тоска» Полтон, и, к сожалению, это оказалось истинной правдой. В школе мы были великими друзьями, и жили на одной лестничной клетке в университете. Ни за что бы не потеряли друг друга из виду, если бы не его неудачный брак и, конечно, не мои странствия. Я знал, что у него есть кузен в Новом Южном Уэльсе и рассчитывал найти его, в надежде на новости от Джона. А тут он! Имею в виду, Джон. Мы так обрадовались. Для него потом настало печальное время — он стал католиком, как я, кажется, говорил, и не мог получать стипендию, хотя был отличным ученым, и его очень любили в колледже. Не мог он попасть и на военную службу. Когда эта женщина и ее любовник промотали его состояние, какое уж было, ему пришлось, как и мне, сойти до журналистики, переводов и корректуры.

— Надеюсь, в Новом Южном Уэльсе он более счастлив?

— Ему хватает еды и обеспечена крыша над головой, но, боюсь, он так неблагодарен, что томится по большему. У его кузена солидный участок земли — несколько сотен, если не тысяч акров, думаю, вдоль берега к северу, в устье реки, чье название от меня ускользнуло. Каждый по очереди присматривает за ним. Джон находит такое одиночество крайне тяжелым. Он думал, что тишина и одиночество будут идеальными для творчества — ничего подобного, только меланхолия подступает со всех сторон.

— Разве флора и фауна, самые странные в мире, не утешают его?

— Вовсе нет. Он в жизни не мог отличить одну птицу от другой или полынь от иван–да–марьи, и ему все равно. Его единственная радость — книги и хорошая компания. Эта местность для него — пустыня.

— А когда он не там?

— Сидней для Джона та же пустыня, но с жестокостью, убожеством и преступлениями. Здесь есть свои политические разногласия, и кузен Джона принадлежит к меньшинству. Джон мало с кем знаком, да и эти немногие говорят лишь о рунной да поярковой шерсти. Начитанный человек, который почти не пьет вина, не любит охотиться, для которого книги и музыка первостепенны, мало что им может сказать. Как загорелось его лицо, когда я о вас рассказал! Он жаждет передать наилучшие пожелания и просит позволить пригласить вас к нему этим вечером. Вся его надежда на возвращение в страну живых людей связана с романом, из которого закончены три тома. Он считает, что даже недолгий разговор с цивилизованным человеком даст ему достаточно, чтобы закончить четвертый. Сейчас он на это неспособен.

— Буду очень рад, — ответил Стивен и, повернувшись, позвал:

— Киллик, пожалуйста, перестань так натужно скрестись у двери. Или заходи, или убирайся прочь, ну что еще?

Киллик зашел:

— Это Слейд, сэр. Просит чести поговорить с вами, когда вы освободитесь.

Стивен освободился, но Слейд, старейшина сифианцев, с огромным трудом выдавливал из себя слова. Начал он с рассказа о давно установившемся и всеобщем обычае контрабандной торговли в Шелмерстоне и беспричинной жестокости. Выяснилось, что сифианца Гарри Фелла выслали в Ботани–Бей за то, что побил таможенника. И не только Гарри, а еще Уильяма, Джорджа, Мордехая и тетушку Смейлс — последнюю за укрывательство нерастаможенных товаров. Сифианцы хотели бы навестить друзей, если можно, но не знают, где их искать или как приступиться к получению разрешений. Они надеются, что доктор поможет им.

— Разумеется, — заверил Стивен. — Я в любом случае иду в административные конторы.

Он записал имена и даты приговоров, и выслушал историю о том, как таможенники преступно добиваются осуждения, жестоко относятся к заключенным и лгут в суде.

Когда Слейд наконец ушел, явился Бонден. Его подход оказался проще: имена в его списке оказались родственниками соплавателей, «сюрпризовцев». Если доктор собирается навестить бедного Падина, они будут очень благодарны, если он насчет них тоже узнает. Никаких оправданий — хватало слова «соплаватели». О друзьях соплавателей надо поинтересоваться вне зависимости от того, убивали они, насиловали или были осуждены за мятежное сборище.

— Мне пора уходить, — сказал Стивен. — Надеюсь не сильно опоздать к обеду, но, если уж так выйдет, прошу передать капитану не обращать внимания и не ждать меня из вежливости.

Он опоздал, и капитан ждал его. Хотя вряд ли, кажется, из вежливости.

— Что ж, Стивен, — Джек бросил рассерженный взгляд, — ну ты, клянусь, и набедокурил. За один короткий день ты обеспечил официальную и неофициальную недоброжелательность со всех сторон. Её эффект я ощущаю при каждом визите. Одному Господу ведомо, как мы очистим корабль и снарядим его для выхода в море.

— Я тоже. Секретарь по уголовным делам больше не улыбается. Он меня выставлял прочь под всё более жалкими предлогами — запросы нужно делать на гербовой бумаге, их должен заверять офицер или мировой судья, а гербовой бумаги нет.

— Фиркинс — кузен Лоу, и он связан со всем племенем Макартуров. Что во имя Господа тобой овладело, что ты проткнул этого типа насквозь?

— Я его не проткнул насквозь. Я проткнул ему правую руку, всего лишь. Думаю, это вполне умеренно. В конце концов, он с меня парик сбил.

— Но он же, разумеется, не просто подошел к тебе и так поступил. Что–то было сказано до этого, произошла какая–то ссора?

— Во время этого скорбного пира я ему только сказал, что Бэнкс не водит знакомства с такими людьми, как Макартур. Он размышлял над этим весь вечер и напал на меня, когда я спускался по лестнице.

— Совершенно не по правилам. Если бы ты его убил без должного вызова, без секундантов, чертовски тяжело было бы уладить это.

— Будь это поединок по всем правилам, вряд ли бы я подошел так близко и не ударил бы его эфесом в лицо, отчего тот полетел кубарем. Вдобавок, официальный поединок наделал бы гораздо больше шума… слишком много чести для этого хама. Но я признаю, что зрелище было прискорбное. Весьма сожалею, Джек, и прошу у тебя прощения.