Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов

В одной из этих книг есть фотография 1969 года, снятая на борту теплохода «Грузия», стоявшего о ту пору в порту Ялты на фоне некогда шикарных витрин Ялтинской набережной и невидных строений той поры, карабкающихся в горы, и далее – самих вечно восхитительных Крымских гор.

На верхней палубе сфотографировалась смешанная группа писателей и моряков – капитан Анатолий Гарагуля, старпом Анатолий Торский, поэт Константин Ваншенкин, его жена прозаик Инна Гофф, летчик-испытатель Марк Галай, автор романа «Дети Арбата» Анатолий Рыбаков (роман уже в то время был написан и прочитан друзьями автора) и мы с Булатом, мне тридцать шесть, ему сорок четыре, стоим обнявшись, его лицо повернуто в профиль, во всем облике что-то лермонтовское.

Теплоход «Грузия» долгие годы был плавающим пристанищем литературы. С легкой руки своего флотского кореша ренессансного Григория Поженяна капитан Гарагуля стал чудным другом многих, как говорили тогда, «противоречивых», иными словами, талантливых писателей. Немало на борту этого судна произошло веселых застолий, романтических встреч, немало, очевидно, и творческих замыслов было рождено. Всегда мы могли получить на «Грузии» каюту и пуститься в побег (пусть и фиктивный) от мерзких московских «кувшинных рыл».

Как-то раз в очередном побеге, в начале романа, мы оказались с Майей зимой в Сочи. Был день фантастической прозрачности, заполненный средиземноморским бризом, пустынные улицы, открытые и пустые рестораны (что тоже было на грани фантастики) и даже доступные гостиницы, что уже находится за гранью; иными словами – полное ощущение бегства из героической реалии. Весело спускаясь по сочинской улице, именуемой Горкой, мы говорили, что для полноты счастья не хватает только, чтобы в порту стояла «Грузия». Мы завернули за угол, вошли в платановую аллею и увидели ворота порта. За ними белой горой стояла «Грузия».

Обрывки этих и множества других воспоминаний, как светляки, кружились вокруг Окуджавы в готической библиотеке Международного центра Вудро Вилсона, когда он пел свою знаменитую «Песенку о Моцарте». Ведь это именно тогда, когда снята была фотография на борту «Грузии», восемнадцать лет назад, в мае 1969 года он первый раз публично исполнил эту песню. Произошло это на праздновании его собственного дня рождения девятого мая в Ялтинском доме творчества, псевдоампирном литфондовском хозяйстве, что развесило несколько своих террас над городом в парке с крутыми склонами, с ностальгически облупившимся фонтаном, в центре которого трогательно скособочился литературный амурчик, у которого были слегка повреждены как крылышко, так и пиписка, с кипарисовыми аллеями, где меж стволов, как было доподлинно известно, какое-то предыдущее поколение писателей закопало несколько бутылок первоклассного шампанского, и его можно легко обнаружить, разумеется, при наличии надежного шампаноискателя.

Там были вокруг стола как представители моря, так и литературы, ренессансный о ту пору Поженян и готический Горчаков, представители драматургических племен Киргизии, классический Арбузов со своей дочерью княгиней Волконской, главный поэт и муза всего Закавказья Белла, три грека-контрабандиста и мой последователь Чехова и Эллиота Славомир Волкович, лиса Алиса и кот Базилио[256], и дегустатор массандровских подвалов Авессалом Фрамбуазович Шарафутдинов.

Как и сейчас, в Вилсоновской библиотеке, в том, не очень-то, как мы видим, едином по стилю обществе, Окуджава встал, поставил ногу на табуретку, укрепил на колене гитару, зарокотал и запел:

Моцарт на старенькой скрипке играет,

Моцарт играет, а скрипка поет.

Моцарт отечества не выбирает – просто играет всю жизнь напролет.

Ах, ничего, что всегда, как известно,

наша судьба – то гульба, то пальба…

Не оставляйте стараний, маэстро,

не убирайте ладоней со лба.

Все обалдели. Все были тогда еще основательно молоды, даже Авессалом Фрамбуазович Шарафутдинов, не говоря уже о Белле и Славомире Волковиче. Булатовское пение, кружащееся над ночной Ялтой, присутствие Моцарта вызвало по всей южноевропейской сфере России колебание романтических струн, напомнило нечто из еще ненаписанной тогда классики…

…«розовый хмель Мидеотеррано подобный пене острова Крит закручивал и наши шаги по чутким коридорам Ореанды, и мы низвергались с мраморных лестниц и совершали пируэты на кафельных полах с сотнями писсуаров протянувшихся вдоль неподвижного моря словно строй римских легионеров…

…хмель бешеным потоком заносил нас в подкову гавани Сплита на полированные булыжники Диоклетианова града в гости к нимфе Калипсо на ее древние и вечно желанные холмы в библейские долины и романские города под шелестящими лаврами…

…и мы метались на дне кипарисового колодца под чистым темнозеленым небом между статуями корифеев средиземноморской цивилизации и захлебывались в эту нашу быть может последнюю юную ночь…»[257]

Это, как говорится, так сказать, лирика, некий смутный набросок чувств, возникший на концерте Окуджавы через множество лет и за тридевять земель от родины. Кроме этих смутностей были и реальные наблюдения. Он постарел, как полагается, но и не более, чем полагается. Поседел, но остался тонок в талии. Сутуловат, как прежде, но не более того. Удивительно то, что за эти годы у него прибавилось вокала. Хочешь верь, хочешь не верь, сказал я ему, но мне кажется, что ты сейчас стал лучше петь, чем в молодости. Да-да, я знаю, ответил он, что-то странное произошло, в последние пару лет голос действительно почему-то улучшился.

Значит, это все-таки не благодаря «гласности», ухмыльнулся я. Ради каламбура иной раз и Булата не пожалеешь. Впрочем, каламбуры в сторону – магия его пения вызывает не только воспоминания, но и желание кое-что забыть. Об этом, однако, поговорим позднее.

В последнее время у нас сплошные визиты из прошлого. Одно из предсказаний догласновской поры полностью оправдалось. В американских кругах, помнится, все спорили, какие изменения принесет послебрежневское поколение руководителей. Многие говорили: существенных изменений режима и системы ждать не приходится, а вот что касается стиля, то здесь изменения возможны, и прежде всего художественной элите позволят больше путешествовать.

Так и получилось: в этом сезоне в Америку приехали не только регулярные Евтушенко и Вознесенский, которые едва ли не ежегодно (если не дважды в год) чуткими поэтическими хоботками проводят зондаж американского общественного мнения, но и те, кого здесь давно не видели или даже не видели вовсе.

Три месяца провела здесь и очаровала всех Белла Ахмадулина. Она без устали читала стихи и в скромных залах местных клубов, и в престижных аудиториях Института Кеннана и Американской академии искусств. Мэр города Балтимора вручил ей ключи от города и звание почетного гражданина, что дает ей, очевидно, право на почет и в городе-побратиме Балтимора – Одессе.