Римская рулетка - Игорь Чубаха

– До нас или после? – подумав, уточнил Дмитрий.

– Откуда же я знаю? Мы даже не знаем, какой сейчас год. Эти чертовы ромеи с их манерой не называться собственными именами. Кто такой Лулла? Не учил я никакого Луллу ни в школе, ни в университете, ни по новой хронологии Белаша. Может, это Лукулл? Не знаю. Может быть, вообще ранний Нерон? Уроды-конспираторы!

– Послушай, – медленно проговорил Дмитрий Васильевич Хромин, – а вдруг ты прав? Мне тут обещают, если с акведуком все нормально будет, какую-то провинцию. Стихи я пишу, медицину знаю. Может, забрать тебя и Айшат, уехать к черту в этот твой Эфес и прославиться там справедливостью?

– Ты, как всегда, ставишь телегу перед лошадью, – сказал Святослав, глядя из оконного пролома на площадь, где подростки играли в Спартака на горе, толкая друг друга с отключенного от магистрального акведука фонтана. – Ты еще в школе, продавая батарейки к плееру по рублю штука, считал, что все крупные состояния начинаются так, а там уже можно будет подучить математику и становиться Биллом Гейтсом. Тебя, может, и назначат в Эфес. Но, поскольку для этого ты уже упек в тюрьму Андрюху, вряд ли твоя справедливость и благородство потянут на признание потомков. Уже не получится.

– Ну… – Дмитрий Васильевич тоже посмотрел в окно.

Один из подростков, крупнее и сильнее других, прочно зацепившись за позеленевшего и скользкого чугунного тритона, победно воздевал руки, обрушив в фонтан целую толпу претендентов на его место. Подросток сидел спиной к братьям, поэтому ни один из них не опознал в нем Алексея Илюхина, бывшего скина, бывшего андабата, а ныне доверенное лицо Бати Везувийского, Вождя всея Италии, Корсики и Сардинии с провинциями.

– А если не получится, – спокойно продолжал санинспектор Хромин, – тогда, пожалуй, придется вернуться в Рим кесарем и спалить Вечный город дотла. Чтобы не возникало вопросов о том, кто тут ранний Нерон.

* * *

Патриций Геварий шагал по улице, злобный, как богиня безумия Ата после очередного залета от Зевса-громовержца, даже не скрывая лица, на котором явственно читалась ярость. Кому интересно, пусть смотрят на государева порученца, думал он про себя, пусть глазеют и зырят! Пессимий, которого приставили к почетному поручению на правах инвалида, пострадавшего на государственной службе, но еще не справивший вставные зубы, с трудом поспевал следом.

– Ну-ка еще раз, – требовал Геварий, принявший после разноса на Форуме твердое решение взять за правило вести рискованные антиправительственные разговоры только на свежем воздухе, где можно быть уверенным, что ничьи лишние уши не прильнули к дверям, стенам и крышам. – Напомни, как все это было.

– Я спал, – вновь содрогаясь, отвечал Пессимий, – спал в палатке. Мы разбили лагерь так, чтобы контролировать подходы к ущелью. Часовых выставили, кустарник вырубили, все как положено. Так вот, я спал и вдруг чувствую – бьют. Меня бьют. Без всякого объяснения, прямо через палатку топчут. Они, наверное, спустились с отвесного утеса на другой стороне, хотя откуда бы у них веревочные лестницы? Но, по-моему, нас обошли, потому что, когда я выбрался из палатки, лагеря уже не было, света тоже, ноги скользили между поваленных палаток и брошенных щитов и только часовые кричали: «Они спустились с горы! Они спустились!», потом замолкли. Если бы гладиаторы двигались по ущелью, тревога поднялась бы прежде, чем перебили весь лагерь. Мы с еще тремя ранеными пробежали до самых ворот Рима, как были в доспехах, мне казалось, что воздух уже кончается, мы его весь выдышали, но, к счастью, добрый Коллагенус отпер нам…

– Как-то это непонятно, – сквозь зубы скрипел Геварий, направляясь к обширному пустырю Марсова поля. – Не может же Лулла, чтобы отправить меня в ссылку, инспирировать гражданскую войну! Какая-то игра играется, но я ее не понимаю. Это еще что такое?

Поперек всего Марсова поля, оказывается, была вырыта траншея, вдоль которой суетились невольники с бадьями извести и обтесанными камнями.

– Акведук, – развел руками Пессимий. – Магистральный водопровод.

– А где теперь маршировать? – мрачно спросил Геварий. Не далее чем вчера как раз напротив его виллы воздвигли трехэтажную аркаду, тянущуюся в предместье. Вид с балкона был загублен навсегда. – Где теперь репетировать праздничное шествие радостных граждан, спонтанно возникшее в процессе праздника? Какого дьявола мы сегодня сгоняем сюда крестьян из пригородов.

– А может, они сами как-нибудь?

– Как-нибудь не надо! – рявкнул Геварий. – В позапрошлом году, когда мы еще не стали правительственными порученцами, а были, слава Юпитеру, оппозицией, помнишь, что случилось? Группа скотоводов повернула не на ту площадь и давай гулять со своими баранами вокруг фонтана. А кому-то с башкой в шлеме, стукнуло в эту башку, что это проскрипционные эмигранты с акцией протеста. Пошло-поехало, организатор праздника на Крите.

– Так после этого же…

– Правильно, после этого крестьянами стали наряжать легионеров. И в прошлом году группа этих дородных крестьянок в платках и чепцах тоже повернула не за тот угол, и на глазах у половины приглашенных послов и амбассадоров переоделась в панцири и поножи. Мы с тобой сами вносили протест в сенат, говоря, что обман народа – это преступление. Где организатор праздника?

– На Мальте.

– А я вот не хочу на Мальту! Я хочу все заранее отрепетировать, чтобы ни одна ликующая сволочь со своим плодородным бараном не вломилась в беломраморные покои. Для этого мне нужно, чтобы на военном плацу не возводили эти уродливые арки! Да, да, я к вам, гражданин, обращаюсь!

Почетный гражданин города, архитектор и подрядчик по строительству Цертелий обернулся с выражением брезгливого негодования. Оно всегда появлялось на его лице, когда грубая лапа и немытое мурло мещанина влезали в экстаз архитектурного творчества и останавливали руку художника, уже замахнувшуюся кирпичом на выкопанную в земле яму.

– Вознесется на высоту в тридцать пять локтей! – произнес он с такой внушительностью, что никто не осмелился бы потребовать от него грамматической полноценности предложения. – Уникальная, высочайшая в цивилизованном мире! Вызов будущему!

Настоящие, в полной мере гениальные художники всегда говорят так, отращивают дугообразные усы и гарцуют нагишом перед гостями на белых лошадях. Они терпеливо ждут, пока изменчивый мир прогнется под них и опубликует малоизвестные дневники.

Геварий не стал даже тратить время на разговоры. Коротким жестом отослав Пессимия, он принялся зычными криками расставлять по полю шеренги, фаланги и каре из прибывающих под вооруженной охраной крестьян. Те плохо понимали, чего от них хотят, и поминутно валились ниц, как, впрочем, и каменотесы, затравленно уставившиеся на постепенно заполняемую толпой народа предполагаемую спортплощадку.

Цертелий довольно скоро почувствовал, что дело – табак, но, поскольку речевой аппарат гениев не предназначен для поиска компромиссов, продолжал стоять, скрестив руки на груди, пока запыхавшийся Пессимий не привел четырех рабов с носилками. Из паланкина вылез недовольный Деметриус Семипедис.