За семью замками. Снаружи - Мария Акулова

— И я даже не удивилась, когда он позвонил сообщить, что сделка аннулируется.

Полина продолжила, Агата снова посмотрела на неё, чуть нахмурившись…

— Предложил денег. Я хотела попробовать открыть сеть кондитерских. Но сказал, что брака не будет.

— Но зачем он, Полина? Почему именно он? Тебя же Гаврила так любит…

Агата знала, что лезть сюда, скорее всего, права не имеет. Но просто не смогла сдержаться. Ей всех было жалко. Избитую Полю. Того сомневавшегося Костю, который теперь чувствует свою ответственность. Но больше всего — Гаврилу. Который мир к ногам положит. За любого своего любимого человека убьет. Который не требует ничего. Который даже не просит. Просто позволь — и будет тебе счастье. Но почему-то нет…

Полина не ответила сходу. Немного повернула голову, смотрела задумчиво в угол. Улыбка во взгляде гасла, он будто мертвел… Она будто что-то внутри себя переживала. Потом же снова посмотрела на Агату — и стало понятно, она правду не ответит. Она будет держать лицо. Она будет продолжать воспринимать всё по-фатальному философски. Мол, значит, такова её судьба…

— Я хочу, чтобы он был счастлив. Просто со мной — не будет.

Сказано было спокойно, снова с улыбкой, и пусть Агате очень хотелось возразить, но она прикусила язык, понимая, что не ей пробивать эту стену.

Дальше же просто смотрела в лицо Полины, испытывая острую жалость и боль.

Потому что она, как никто, могла понять, что Павловская пережила. Когда-то соперница, а теперь…

По щеке Агаты непроизвольно скатилась слеза, Полина увидела это, попыталась улыбнуться сильней, но делать это ей было явно больно. Потому что девушка тут же потянулась к лицу, кривясь…

Получилось слишком красноречиво, чтобы Агата сдержалась. И так стала слезливой, а когда понимаешь, что это ведь из-за тебя, что если бы не ты, всё было бы не так… Становилось очень стыдно. И очень горько, что в мире всегда будут жить люди, способные на такое…

Агата не хотела, но расплакалась. Спрятала лицо в руках, затряслась…

— Эй, ты чего?

Услышала удивленный вопрос от девушки, пережившей, наверное, худшую в жизни ночь, мотнула головой, когда почувствовала, что рука Павловской ложится на её колено, сжимает, как бы подбадривая, гладит потом. Хотя это ведь она — Агата — должна подбадривать. За этим и пришла. И извиняться. И вину искупать. И…

— Прости меня… Пожалуйста…

Она отняла руки от лица, стерла слезы, пусть и знала — так просто не успокоится. Вместо этих будут следующие. Посмотрела снова на лицо с отметинами…

— За что?

Горло сжалось, когда Поля снова улыбнулась, будто действительно не понимает, голову склонила, посмотрела даже ласково, как на неразумного ребенка…

— Я же не дура, Полина. Я же понимаю, что если бы ты вышла за Костю замуж — этого бы не случилось. Он бы тебя защитил. Прости меня… Я тебя ненавидела. Я думала, что он развлекается со мной, а ты разрешаешь… Прости, пожалуйста…

Агата шептала, продолжая стирать слезы, а Поля улыбалась. Пусть и грустно, но улыбалась, качая головой, глядя будто с недоверием…

— Не придумывай… Всё случилось так, как должно было. Он же тебя любит. Я между вами не влезла бы. Да и у вас были дела поважней…

Полин взгляд опустился, улыбка стала еще более теплой, она потянулась к свитеру, под которым живот еще не выпирает очевидно, но он определенно есть…

Затормозила за мгновение до касания, посмотрела на Агату, готова была одернуть, улавливая в ответном взгляде легкий страх…

Но Агата взяла себя в руки, кивнула… Ей было немного страшно, но не потому, что она ждала подвоха от Поли. Просто раньше живота никто не касался кроме Кости. Стерва Павловна не в счет. И это как-то… Непривычно. Но Поле можно верить. Она добрая. Несчастная, но добрая…

Прикоснулась к ткани, повела…

— Большой уже…

Сказала, заставляя Агату улыбнуться сначала, а потом кивнуть, осознавая, что краснеет.

Большой. Костя так же говорит.

* * *

Костя был уверен, что Павловский позвонит ему. И в том, что позвонит уже утром (если не ночью), тоже был уверен.

Потому что Гаврила для него как был недочеловеком, так недочеловеком и остался. Признавать его субъектность для Павловского — себя не уважать. Он в голове у конченого папашки — шавка. Поднявшаяся шестерка. Ничем не лучше того подсаженного им же на иглу нарика, от которого он когда-то «спас» свою дочь.

Тогда «спас», чтобы теперь предложить её насильнику, которому и ногами отпинать — как два пальца об асфальт.

Из памяти Кости давно стерлось розовощекое лицо, показанное однажды на вечере в Хаятте, которое теперь почему-то постоянно всплывало.

И пусть Полина для Гордеева — навсегда всего лишь несостоявшаяся компаньонка.

Пусть он с такой легкостью отмахнулся от неё в свое время, что теперь делать вид раскаянья нет смысла.

Да и пусть он не раскаивался. Разве что в том, что в принципе ввязался в эту авантюру.

Но Костя чувствовал свою ответственность. Это всё — не его история. Но в нем здесь нуждаются — а значит, он поможет.

Входящий от отца Полины прилетел, когда Костя ехал в машине на одну из встреч. Он смотрел на экран несколько секунд, потом же поднес к уху, принимая вызов.

— Слушаю, — сказал холодно, не считая нужным делать вид, что не понимает, почему один из сильных мира сего наяривает.

— Дочь моя где? — сходу получил вопрос, заставивший усмехнуться, а потом смотреть на проносящийся мимо город, ничего не говоря.

— Она вроде замужняя женщина. Может у мужика её спросишь?

Они с Павловским не переходили на ты. Когда-то и вовсе общались, имитируя обоюдную псевдо-уважительную симпатию. Потому что Павловскому, в принципе, зашла идея породниться пусть не с породистым (что, конечно же, мужчину царапало), но с перспективным. А если смотреть правде в глаза — куда более «удачным», чем розовощекий ссаный папенькин сынок-насильничек. Они встречались. Они друг другу улыбались и немного друг с другом кокетничали. Пускай обтекаемо, но обсуждали перспективы. Павловский выглядел откровенно довольным. Костю всё устраивало.

Что брак, что возможность получить дополнительное финансирование, вызывали в нем не слишком сильные эмоции, но и отказываться до определенного момента от всего этого добра он не собирался.

А когда отказался… Была вселенская обида и порванные связи. Он нажил себе врага в лице несостоявшегося тестя. Но было как-то… Похуй.

И сейчас тоже было похуй. Только гадко.

— Ты свою псину у ноги держать не в состоянии? — Павловский выплюнул зло, Костя почему-то улыбнулся.

Псина… Псина — это человек, спасший его дочь. Вот тебе и вся благодарность.