Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

— Ни при каких обстоятельствах.

— Боится запятнать себя контактом с партизанами?

— Вам ведь уже ясно, что никаких контактов нет. Во всяком случае, никому не удастся доказать их наличие. Мы несколько раз прочесывали деревню, поэтому партизаны нас побаиваются, — вот вам официальная версия.

— А что касается подполковника Энке, то он не боится запятнать себя, а просто элементарно боится, — помог ему выйти из щекотливой ситуации Курбатов.

— Никогда не сидел за одним столом с русским офицером, — рассмеялся Сеграйт, вежливо уходя от подтверждения этой версии. — Тем более — с диверсантом.

— За наших солдат! — задумчиво провозгласил Роммель, — за их мужество, которое проявляется всегда, даже когда по нашей с вами вине они терпят жесточайшее поражение. — Да, господа генералы, по нашей с вами…

В эту минуту ему вновь виделось плато Африканского Жертвенника, плато смерти, на каменистой равнине и у подножия которого полегли сотни его солдат.

— За солдат, до конца верных фюреру, — как-то суетливо поддержал его Бургдорф, нетерпеливо осматриваясь по сторонам, будто хотел поскорее вырваться из чужих, негостеприимных стен.

Роммель и Майзель выпили до дна, а вот адъютант фюрера лишь слегка примочил губы. Он чувствовал себя так, словно пил на поминках человека, не успевшего умереть к прибытию скорбящих друзей.

— Садитесь, господа, — повелительно предложил фельдмаршал и, выждав, пока гости неохотно опустятся в свои кресла, вновь взялся за бутылку. — Мне понятно, что вы, Майзель, оказались здесь случайно, как попутчик. — После этих слов генералы перебросились заинтригованными взглядами: «Неужели этот идиот так ничего и не понял?! Уму непостижимо!», но промолчали. — Однако вы, Бургдорф… Случайность исключается. С какой стати в ставке вдруг вспомнили об опальном фельдмаршале Роммеле?

— Почему «вдруг»? — как и положено, принял Бургдорф удар на себя. — Насколько я заметил, там никогда и не забывали о вас. Однако же не забывали и о вашем ранении.

— Не в этом суть. Очевидно, намечается новое, не совсем удобное для меня назначение, а потому вас, Бургдорф, направили, чтобы подготовить меня к предстоящей беседе с фюрером. Военным атташе в Греции, как вы помните, господа, мне уже приходилось быть, военным атташе в Италии — тоже.[20]Правда, всего две недели. Что на сей раз?

— При этом вы забыли упомянуть, что трижды командовали группами армий: группой «Африка», группой в Северной Италии и группой «В» на севере Франции. Не мне судить, насколько эти назначения оказались удачными лично для вас, но что касается военных побед, то здесь к вам уже предъявлены серьезные претензии. Однако сейчас не время обсуждать подобные темы.

— В таком случае не следует их затрагивать, — едва сдерживал раздражение Роммель. — В Африку я вернулся, когда битва при Эль-Аламейне была проиграна и наши войска уже потерпели полное поражение; в Италии принял командование группой армий тогда, когда избежать капитуляции итальянских войск перед западными союзниками уже было невозможно. К тому же на моё место очень скоро прислали генерала Альберта Кессельринга. Ну а что произошло во Франции, вам хорошо известно и без моих объяснений.

— В общих чертах — да, — проворчал Бургдорф.

— Если фюреру угодно, чтобы виновным во всех этих поражениях был признан я, — не возражаю. Но ведь рано или поздно историки всё равно всё расставят по своим местам. И запомните, генерал Бургдорф: такие вопросы или обстоятельно обсуждают, или же вообще не затрагивают.

— Мне понятно, почему вас так тревожит исход будущей беседы с фюрером, — как ни в чём не бывало, продолжил свою мысль адъютант фюрера. — Дело в том, что две предыдущие оказались для вас неудачными. Крайне неудачными.

— Скорее, для фюрера, нежели для меня, — отрубил Роммель.

— Я имею в виду те две июньские встречи с фюрером, — спокойно продолжил Бургдорф, не обращая внимания на выпад фельдмаршала, — которые вы провели вместе с фон Рундштедтом и которые закончились яростными обвинениями фюрера в ваш адрес. Я свидетель того, что после разговора с вами фюрер и в самом деле впадал в ярость. В обоих случаях. И ни для кого не секрет, что в обоих случаях вы настаивали на том, чтобы фюрер прекратил боевые действия на Западном фронте и повел переговоры с англичанами и американцами.[21]

— Лучше бы после подобных бесед со своими полководцами фюрер как главнокомандующий впадал в глубокие раздумья, а не в совершенно неоправданную ярость. Мы всего лишь пытались спасти остатки наших армий на Западном фронте. Просто спасти эти остатки — вот и всё. Но мы явно отвлеклись. Вы так и не ответили на мой вопрос, Бургдорф: почему вдруг в ставке вспомнили обо мне? Впрочем…

Не дожидаясь реакции адъютанта фюрера, фельдмаршал предложил выпить за победу германского оружия, первым опустошил рюмку и подошёл к окну. Для Бургдорфа не осталось незамеченным, как пристально всматривался он через окно куда-то в пространство.

«Пытается выяснить: прибыли мы одни или поместье уже оцеплено, — расшифровал его интерес к окрестному пейзажу Бургдорф. — Всё-таки чувствует Лис Пустыни, что попал в западню, чувствует!» — злорадно определил он.

— Понимаю, что только что завершилась чистка командного состава, — неожиданно заговорил Роммель, так и не получив правдоподобных разъяснений адъютанта фюрера по поводу своего визита. — Взаимная подозрительность и недоверие, подогревать которые призваны, кроме всего прочего, ещё и слишком затянувшиеся во времени заседания Суда чести… Тем не менее, я и сам уже хотел обратиться к Кейтелю, а при необходимости и к фюреру с предложением рассмотреть вопрос о моём новом назначении.

Майзель вопросительно взглянул на Бургдорфа, но тот мрачно изучал узоры напольного ковра. Прибывая сюда, Бургдорф твёрдо был намерен сразу же предложить Роммелю ампулу с «малиново-жасминным» ядом, причем сделать это прямо здесь, в его доме. Но теперь почувствовал, что делать это сразу же, с наскока, действительно было бы слишком уж не по-людски. Если только в предложении раскусить ампулу с ядом вообще можно усмотреть нечто человеческое. В конце концов фельдмаршал принял их как истинный хозяин. Пусть в меру сдержанно и в меру радушно, но всё же принял и даже угостил. А тут ещё на первом этаже вновь послышался гортанный женский голос, очевидно, принадлежавший жене фельдмаршала Люции-Марии Роммель, которую Эрвин предусмотрительно попросил не присутствовать при их военно-полевых беседах.