Небьющееся сердце - Инна Бачинская

– Значит, не смысл жизни вообще, а смысл моей жизни?

– Я думаю, это было бы правильнее.

– Значит, нет ни награды, ни возмездия?

– Есть, если тебя застукают.

– Я не шучу!

– Если вы имели в виду высшую силу, то… боюсь, что нет.

– Печально это все.

– Ну почему же? Неужели вы добры и сострадательны исключительно в расчете на награду? А будь вы уверены, что никакой награды не будет, вы… что? Станете хуже?

– Я – нет, но ведь есть и другие.

– Всегда есть те и другие. Антагонизм необходим для успешного эволюционирования… возьмите тот же естественный отбор. Ведь ваше «зло» не что иное, как инстинкт самохранения, который диктует: выжить! Выжить любой ценой! Отнять кусок у слабого. И те, у кого он сильнее, выживают. Мы с вами – результат естественного отбора, ибо наш предок оказался умнее, изворотливее или просто сильнее соседа… Любая война, любое преступление, убийство – это работа нашего инстинкта самосохранения… определяющего количество агрессии в наших генах… Любая война – это попытка отнять кусок у ближнего.

– А идеологические войны?

– Камуфляж, под которым прячется все то же извечное желание оттяпать кусок у соседа. – Он помолчал. Потом сказал: – А можно мне еще кофе? Мне кажется, я никогда в жизни не говорил так много. Да еще утром! Уф!

– Извините! Это я со своими дурацкими вопросами… Я сейчас сварю свежий!

– Так что же вас мучает, Наташа?

– Ничего!

– А кошмары вам снятся?

– Нет! Не помню. Нет, кажется. Только сегодня.

– А есть сны, которые вам снятся постоянно? Я имею в виду один сон.

– Есть… кажется.

– И что же вам снится?

– Черная волна.

– Что значит «черная волна»?

– Громадная волна, вроде цунами… свинцово-черная… я вижу ее на горизонте… и она быстро приближается… она вогнутая, и гребень заворачивается и нависает… светит белое, какое-то мертвое солнце, оно блестит на черной вогнутости… а вокруг очень тихо и безветренно… – Оля задумывается. Де Брагга внимательно смотрит на нее. – Я иногда думаю, почему она бесшумная? Тишина просто ощутима… как тяжесть…

– Вы там одна?

– Нет, там есть другие люди… стоят рядом, смотрят на волну, замерли… и такая тоска, такое отчаяние, такая обреченность охватывает! Ты понимаешь, что еще несколько минут – и все! Накроет волной! И ничего нельзя изменить.

– А вы знаете этих людей? Тех, кто рядом? Нам, как правило, снятся знакомые люди.

Оля покачала головой:

– Нет, кажется. Я не вижу их… я не смотрю на них, просто знаю, что они стоят тут же, рядом. Очень спокойно, с опущенными руками…

– Их много?

– Не очень, небольшая группа, человек двадцать-тридцать…

– А на чем вы стоите?

– На чем? – Оля рассеянно смотрит в пространство, пытаясь вспомнить.

– Ну да, на чем? На берегу? На дороге? На песке?

– На чем-то вроде дощатого настила, знаете, как причалы в портах…

– То есть, это место находится в городе? И вы видите дома? Улицы?

– Дома? Не помню… Нет, погодите! Да, кажется там есть дома… но…

– Что?

– Они необычные, какие-то не такие… – Она снова задумывается, потом говорит удивленно: – Они слепые!

– Что значит – слепые?

Оля беспомощно смотрит на де Браггу и пожимает плечами.

– Это город?

– Не знаю. Дома без окон, как коробки. Рядами. Они даже на дома не похожи. Белые, залитые мертвым светом, продолговатые… и еще что-то в них такое, тоже необычное… Вспомнила! У них нет тени!

– А что потом?

– Ничего! Я просыпаюсь. Я никогда не досматриваю сон до конца. И весь следующий день чувствую себя такой несчастной… тоска страшная… Наша соседка, Марья Николаевна, говорила, что когда человек не находит себе места, мучается и тоскует, это значит, что кто-то ходит по его могиле. Ну там, где когда-нибудь будет его могила.

– Наташа, как вам не стыдно! Воистину, сон разума. Вот уж не ожидал. Умная, образованная молодая женщина! – Де Брагга укоризненно качает головой, протягивает руку и берет монетку с барашком, лежащую рядом с Олиной чашкой. – Пусть это милое животное станет вашим талисманом, сейчас я его заговорю. – Он подносит монетку к губам, хмурится, шепчет что-то, закрывает глаза, словом, совершает некие колдовские действа, после чего говорит: – Ну вот и все! Я уверен, что теперь барашек на вашей стороне и принесет вам удачу. Вы мне верите? – Он смотрит ей в глаза.

– Верю, – говорит Оля серьезно.

– Самое главное – верить. Очень помогает в жизни. – Он поднимается со своего места, обходит стол. Оля чувствует его теплые пальцы у себя на затылке. Она сидит, затаив дыхание, боясь пошевелиться. Де Брагга осторожно расстегивает золотую цепочку у нее на шее, продевает в ушко монетки, снова застегивает. – Никогда с ней не расставайтесь. Обещаете?

– Обещаю! – говорит Оля и улыбается. Она прикасается к монетке и испытующе смотрит на де Браггу, пытаясь понять, не шутит ли он. Но он вполне серьезен, во всяком случае кажется таковым.

– Привет! – слышат они и вздрагивают. – Я сплю, а они тут без меня кофеи гоняют. Интересно девки пляшут! – произносит Риека, картинно появляясь в дверях. Она, по своему обыкновению, едва прикрыта, обернута, на манер саронга, куском цветной ткани, растрепана и босиком. На плече ее сидит Киви, нежно посвистывая и перебирая клювом прядки Риекиных волос. – А еще друзья называются!

– Если бы ты знала, Риека, как нам тебя не хватало! – Де Брагга поднялся с табуретки. – Садись, пожалуйста. А мы тут с Наташей беседуем о снах. Тебе что-нибудь снилось этой ночью? Расскажи!

– Что я, Шехерезада! – Риека хихикнула. – А вы чем тут занимались? Небось кости мне мыли?

– Мы разговаривали о снах, как ты уже знаешь, – сказал де Брагга, наливая ей кофе, – а также о талантах и поклонниках. Знаешь, а ведь у Наташи появился серьезный поклонник.

– Кто такой? – заинтересовалась Риека, усаживаясь за стол.

– Интересный молодой человек, красавец спортивного типа, блондин, все глаза об нее… как это? Обломал… очень странное выражение. Все глаза об нее обломал. Так и сверлил!

Де Брагга пододвинул Риеке чашку с кофе. Риека взяла чашку, улыбнулась, заглянула ему в глаза и погладила ладонью по щеке. Они не смотрели на Олю и не видели, как тоскливо застыло ее лицо…

Арнольд чувствовал себя именинником. Результаты торга превзошли все ожидания. Изучив копии документов, Крыников согласился заплатить за подвеску, документы и медаль прадеда Маркова сто пятьдесят тысяч долларов. Будет заливать, что подвеска досталась ему от собственного деда, думал Арнольд. Ну и пусть, главное, деньги! Он знал, что отдал бы подвеску и за сто тридцать и даже за сто тысяч, так как вещичка эта, несмотря на громкую историю, все равно была в его глазах предметом несерьезным, на любителя.