Все мы родом из детства - Екатерина Мурашова

(«Сумерки», – догадалась я.)

– А вас в подростковом возрасте эта проблема не волновала? – спросила я у нее.

– Какая? Любви к вампиру?!

– Нет. Желания и невозможности в любви. В том числе и в плотском аспекте.

Женщина очень симпатично покраснела (должно быть, вспомнила о чем-то конкретном) и ровно в этот момент заинтересовалась происходящим в кабинете.

– Скажите, пожалуйста, – продолжала я, – вот вы сами в детстве много читали, и вам легко будет вспомнить. Вы обожали школьную классику?

– Да нет! То есть, ну… Лермонтов мне нравился, потом Байрон, и еще Грибоедов почему-то… А так мы детское читали и про приключения, научную фантастику…

– А что именно вы искали и, если везло, находили в книжках своего детства? Только не врите, пожалуйста…

Мать уже открыла рот для ответа, но моя последняя фраза остановила готовую сорваться с ее языка сентенцию. Она надолго задумалась, потом медленно произнесла:

– Ответы на какие-то детские и подростковые вопросы. Дети, подростки, такие, как я – и, наоборот, совсем не такие. Как они поступают, думают, чувствуют… Другие миры в фантастике, как они устроены, какие-то смелые научные допуски…

– Спасибо. Ваша дочь и ее друзья ищут ровно то же самое. И наша культура действительно всё еще преимущественно текстовая. Но вот насчет «дети не пишут – не читают»… Понимаете, тут произошло то, что ревнители детского и подросткового чтения почему-то категорически отказываются замечать: дети ушли внутрь текста. Стали с ним на равных… И, решая свои задачи, читают и даже пишут не меньше, а больше, чем мы когда-то.

– Как это? Не поняла…

– Вот представьте себе обычного молодого человека конца восьмидесятых. Не гуманитария, не журналиста. Писал ли он в предыдущие пять лет хоть что-нибудь, кроме школьных сочинений из-под палки? Писал. Поздравительные открытки бабушке в Таганрог на Новый год и 7 Ноября до седьмого класса (потом отказался наотрез, как ни стыдили) и записку в восьмом классе: «Лиза, пошли сегодня в кино». А такой же современный юноша или девушка? Они пишут и читают практически постоянно, десятки и сотни страниц. Электронную почту, эсэмэски, твиттеры-шмиттеры, ленты друзей, новости-переновости… Каждый из них к пятнадцати годам сочинил уже не один десяток как бы рассказов (все про себя, любимого, и про своих друзей) в «Живом Журнале» или во «ВКонтакте», придумал и описал десяток героев и биографий в компьютерных играх…

– Да-да! – включилась Лиза. – Мы, знаете, с Милой как придумали? Вот Белла (это из «Сумерек», ну, вы знаете) хочет быть с Эдвардом, но у нее есть любимая подруга, которая решает любой ценой оставить ее в мире живых людей, и Белла не знает, как ей поступить…

– Очень интересно, – совершенно серьезно и искренне сказала я. – И что же вышло?

– Мы еще не дописали, – сказала Лиза и добавила с гордостью: – У нас в группе 148 френдов тоже ждут, чем всё кончится!

– Ну, запиши меня сто сорок девятой… – усмехнулась я. – И подумай вот о каком ходе: а что, если подруга тоже полюбила, но человека, и теперь они сравнивают ту и эту любовь – из мира живых и из мира мертвых…

– О! – Лиза немного задумалась, а потом сказала: – Спасибо. А можно я теперь выйду?

– Миле пошла звонить, – вздохнула мать. – Так вы думаете, ничего страшного?

– Думаю, ничего, – сказала я. – Их способ работы с текстами и образами отличается от нашего. Они не смотрят снизу вверх на «глыбу Толстого», они просто живут внутри своих и чужих текстов, плещутся в них, как рыба в океане, дополняют письменный язык смайликами и интерактивом, на ходу переделывают его… Вы уверены, что это шаг назад по сравнению с вашим «книжным детством»?

– Я… Не знаю. Я подумаю об этом.

– И ты понимаешь, Милка, тогда она ему говорит: «Давай мы их познакомим и посмотрим!» – несся из коридора низкий и звучный голос Лизы. – А Эдвард, конечно, отказывается. Ему и подругу-то эту давно сожрать хочется…

А я вдруг поняла, что мне и в самом деле интересно: кого же в конце концов выберет Белла в Лизином-Милином варианте книжной реальности и как девочки этот выбор обоснуют?

Родители на приеме выглядели совершенно обычно: немолодые, похожие друг на друга и, конечно, обеспокоенные проблемами чада, которое с собой не привели.

– Нам казалось, что мы были готовы ко всему, – сказал отец. – К отставанию в развитии, к плохой учебе в школе или даже к вспомогательному классу. Конечно, к любым проблемам со здоровьем. Какие-то болячки хронические или текущие будут – нас предупреждали, и мы сами понимали… Нам казалось, что мы всё примем и справимся. Но Олег совершенно здоров и в математической школе учится преимущественно на «четыре» и «пять». Мог бы учиться на одни пятерки, если бы не частые конфликты с учителями…

Они-то, может, и «сами понимали», а вот я не понимала ровным счетом ничего. Создавалось такое впечатление, как будто отец расстроен тем, что неведомый мне Олег ничем не болен и не учится в школе для умственно отсталых. Но этого же не может быть! Или может?

– Скажите, а почему, собственно, вы были так подчеркнуто «готовы ко всему»? Потому что Олег – поздний ребенок? Или какие-то нарушения развития были у других ваших детей?

– Биологических детей у нас быть не может, – сказала мать. – Мы усыновили Олега, когда ему был год и три месяца.

– Понятно, – кивнула я.

Стало быть, Олег – приемный. Готовились к болезням и задержке развития, а получили что-то другое. «Может быть, обычный подростковый кризис?» – с надеждой подумала я. Хамит учителям и родителям, курит, шляется допоздна или провалился в виртуальную жизнь? А они не понимают, что делать, и, конечно, волнуются…

– Олег знает о том, что он приемный?

– Знает. Нам сказали, что так будет правильно, и мы же никуда не переезжали, ему все равно кто-нибудь рассказал бы… А вы думаете, надо было скрыть?

– Я ничего не думаю по этому поводу, я просто спрашиваю, – сказала я. – Так что же вас беспокоит сейчас?

Родители переглянулись. Мать противно хрустнула пальцами, у отца на скулах заходили желваки.

– Наш Олег – чудовище, – наконец вымолвила женщина. – Мы поняли это давно, но не решались себе признаться. И, более того, за эти годы он сделал чудовищами нас обоих…

– Сильное утверждение, – несколько опешив, пробормотала я. – А нельзя ли поконкретней?

– Можно конкретней, – перехватил инициативу мужчина. – Раз уж мы сказали «а»… Почти сразу, как появился, он стал мучить нашу старую собаку. Мы запрещали ему, он понял и старался делать это тайком. Потом он воткнул карандаш ей в глаз… Мы ее вылечили и отдали, она прожила у нас десять лет и, когда мы расставались, смотрела как человек, переживший неожиданное предательство. Мы оба плакали… Олег как будто даже не заметил, что она куда-то делась. Истерик, как пишут в литературе, не было никогда, он вообще мало плакал, но, если ему что-то не нравилось, мог ударить мать (на меня руку не поднял ни разу). Мы думали, это последствия того, что его бросили, последствия детдома. Любовь всё лечит. Мы хотели так думать. Летом мы всегда ездили на дачу. Там он отрывал крылья стрекозам и убивал лягушек. Ужасно убивал. Мы не знали, что делать, не находили себе места… пробовали всё подряд, ничего не помогало, и в конце концов мы стали его просто бить за это. Вы понимаете? Взрослые люди бьют трехлетнего, четырехлетнего ребенка! И это не подзатыльник в сердцах, а именно наказание, побои! Если бы социальные службы узнали… но тогда всем было все равно, а мы теперь жалеем: если бы его забрали у нас уже тогда… А мы уже тогда были не лучше его – он засыпал в своей кроватке, поцеловав нас на ночь, а мы сидели на веранде, пили кофе как водку и говорили друг другу: лучше бы мы взяли Дашеньку… Дашенька из того же детдома, ей было четыре, и она совсем не разговаривала, но была такая ласковая и еще у нее было шесть пальчиков на ручке… Нам сказали: возьмите Олега, он младше и развивается по возрасту… Надо было взять Дашеньку…