На берегах тумана. Книга 3. Витязь Железный Бивень - Федор Чешко

Был поздний вечер. Сумерки пахли прозрачно и горько, над скошенными полями расплывался невесомый белесый дым: крестьяне выжигали стерню. Горизонт уже изломился дальними силуэтами сторожевых башен Арсдилона – всего лишь чуть более темными, чем низкое беззвездное небо. Мулы брели скучной тряской рысцой, старина Крун, кажется, дремал с вожжами в руках. А вот почтеннейший Сатимэ не дремал – он крепко и сладко спал, обнимая мешок с зерном, и по лицу кабатчика даже случайный прохожий сразу бы догадался, что поездка была неутомительной и добычливой, а припрятанная за пазухой фляжечка совершенно пуста.

Рюни тоже спала. Заботливый батюшка, перед тем как заключить в нежные объятия зерновой мешок, укрыл ее своим войлочным дорожным плащом, но вечер выдался на редкость теплым, и плащ девчонке явно мешал. Она постанывала во сне, вертелась, рискуя свалиться под колеса, и в конце концов сбрыкала батюшкин плащ на дорогу. Нор (из всех четверых он один бодрствовал) торопливо спрыгнул с телеги, подобрал хозяйское одеяние и попробовал снова укрыть им Рюни. Не вышло. Девчонка что-то жалобно прохныкала и вдруг, не открывая глаз, поймала запястье парня и сунула его ладонь себе под щеку. Так он и шел до самых городских ворот рядом с телегой, боясь шевельнуть деревенеющей рукой, умиляясь сладкому причмокиванию Рюни и думая обо всяких вещах, которые еще днем казались совершенно несбыточными. А хозяйский плащ волочился за ним по пыли, репьям и прочей дряни, какой богаты обочины хорошо наезженных трактов…

Прошлое нельзя возвратить. Прошлое может возвратиться только само и только в снах, да и то очень редко. Куда больше потерявший, чем получивший от жизни, парень научился ценить подобные нечастые сны и даже предугадывать их. Вот сейчас, если бы удалось заснуть по-настоящему… Нет, не удастся. Потому что вместе с тобою, вместе с твоей тоской о минувшем очнулись опасения за будущее и досадное мелочное любопытство.

Где он очутился? Что за странная каморка? По всему видать – выгородка в какой-то огромной хижине. Две стены сложены из аккуратных толстенных бревен, две другие – из переплетенных травою тонких жердей; эти жердяные не достают до кровли, от которой видать лишь кусок высокого да крутого травяного ската. И еще круглороги где-то неподалеку… Парень мог представить себе лишь одну хижину аж этакой громадной величины, в которой к тому же содержат скотину, а сквозняки способны внезапно наливаться могучим духом мясного варева. В этой хижине Леф был лишь однажды и недолго, но все же запомнил многое. Например, висящую на одной из стен редкостную шкуру хищного. Похоже, именно в эту шкуру – заскорузлую, лысоватую – он сейчас и завернут. Так что же, его принесли в корчму? Затащили в крохотную каморку рядом с хлевцем для круглорогов (тех, что отобраны на угощение вечерним гостям), уложили на кучу мягких сушеных листьев, прикрыли чудодейственной шкурой… Леф заворочался, попытался позвать кого-нибудь, но в горле только булькнуло, словно камешек в колодец свалился.

Впрочем, даже такой его зов был услышан. Изрядный кусок одной из жердяных стен сдвинулся в сторону, приоткрыв на миг что-то похожее на выполосканный зыбким трепетным светом людный зал – не такой, как, скажем, в Гнезде Отважных или в столичном жилище эрц-капитана Фурста, а вроде большой распивочной «Гостеприимного людоеда». Может быть, это сходство лишь примерещилось ударившемуся в воспоминания парню, а может, распивочные во всех мирах одинаковы. Так или иначе, ему мало что удалось рассмотреть. Загородка раздвинулась всего лишь на миг-другой. Сутулая, укутанная в пятнистый ношеный мех фигура задвинула ее за собою, едва лишь успела проскользнуть в каморку, где лежал хворый. Это парень так подумал о себе – «хворый». Подумал и тут же испугался. Может быть, надо было назвать себя вконец увечным? Боли-то вроде бы нет (разве только одуряющее гудение в голове), но из всего, чему следовало бы уметь шевелиться, парень мог шевелить только правой рукой да шеей. На левом плече будто бы лежало что-то мягкое, прохладное, ласковое, однако же весом способное поспорить с тем валуном, за которым Ларда пряталась во время недавних дел в Ущелье Умерших Солнц.

Недавних…

Недавних ли?

Сколько времени прошло с тех пор? Мерещится, словно тот день еще не успел окончиться, только после долгого бесчувствия и не то может примерещиться. Особенно если Гуфа уже пробовала лечить. (Как оно бывает от старухиного лечения, парень хорошо помнил хотя бы с тех пор, когда зубы Черного исчадия сделали его одноруким: только что валялся в ущелье, и вдруг сразу горы, землянка ведуньи, а между ущельем и землянкой бешеный знает, сколько дней потерялось.)

Ведунья слегка передвинула лучину, присела на корточки и легонько тронула чудодейственной дубинкой онемелое плечо лежащего парня. От этого прикосновения тяжесть сгинула и вроде бы стало легче дышать.

– Отпустило? – тихо спросила Гуфа.

– Отпустило. – Парень закашлялся и тут же схватился за лицо, потому что кашель отдался неожиданно острой болью в висках и глазах.

Старуха опять притронулась к его плечу:

– Ты пока лежи. Не шевелись, не спрашивай ничего – сама расскажу.

– Почему там тихо? – Парень мотнул подбородком в сторону впустившего Гуфу куска стены. – Столько людей… Круглорогов слыхать, а их – нет…

– Боятся, – мягко улыбнулась старуха.

– Кого?!

– Не кого, а чего. Боятся потревожить тебя. Но не уходят. Мы их уж и добром просили, и чуть ли не силком гнали – без толку, каждое утро опять все тут. Спасибо, хоть едят много, Кутю нынче прямо раздолье… Но как они пристают ко всем – никаких сил не хватает терпеть! Ларду вон, когда выскочила она от тебя, едва до погибели не довели приставаниями. Тоже дурни: видят, что девка чуть не плачет, что не трогать бы ее, так нет, лезут… Разве умно этак-то? Вовсе глупо: у меня лекарской мороки повыше темечка и без их битых рож.

Парень привстал на локте:

– Ларда была здесь? Выскочила, чуть не плачет – почему?

Старуха сразу помрачнела.

– Ты в беспамятстве эту звал… Ну, которая с той стороны…

Парень снова опустился на шуршащее ложе, закрыл глаза. Вот так-то. Звал, значит. А там, по ту сторону, не то что в беспамятстве – в обычных снах будешь звать Ларду. Будешь ведь. Будешь.

Гуфа придвинулась ближе, вслушиваясь в его невнятный шепот, и он поторопился спросить первое, что пришло ему в голову:

– Почему корчма? Почему не домой принесли?

– А думаешь он есть, дом-то? Нету больше у Хона дома, серые сожгли. И огород вытоптали, не поленились. И у Торка та же беда. Мы все пока у Кутя живем, при корчме.

«Так вот, наверное, к какому дружку ходил охотник узнавать новости», – мельком подумалось парню. Ай да корчмарь! Ни Истовых, ни самой Мглы Бездонной не убоялся… Впрочем, тут, верно, не в одной смелости дело. Корчмарь – он по роду своего занятия должен предугадывать будущее ловчей Огнеухих тварей. Но это, конечно, Кутю не в упрек. Он же мог (причем, наверное, с куда большей выгодой для себя) обернуть дело и другим боком: подарил бы Истовым Торка, а через него и прочих…