Разбой - Петр Воробьев

Поднимаясь по узкой лестнице на боевой ход, Меттхильд услышала гул пеплинского тревожного колокола и топот подкованных металлом сапог по камню. Стены были возведены во времена Ярогнева, сына Дагомира, когда верхом военной науки была осадная башня на мамонтовом ходу. Замок из тёсаных валунов построили после того, как ранее стоявший на его месте деревянный сожгли бодричи. Место было удобным – холм над западным берегом Наревки, с востока защищённый двумя озёрами – Сомовым и Клещёвым (в них наверняка превратилась одна из речных стариц[219]). Озёра и реку соединял ров. В последовавшие века, замок достраивался и перестраивался, но без большого внимания к обороноспособности – усилия шли больше на резьбу, лепнину, хрусталь, роспись, и шпалеры. На части последних изображалась трагическая повесть смертной девы Бейры, полюбившей бога. Стоило отдать художнику и ткачам должное, вышло на загляденье.

Шпалеры с «Повестью о Бейре и Кроме» были заказаны Собко, кто сделал и кое-что полезное с узко практической точки зрения: опасаясь налёта Кальмотовых аэронаосов, дед Самбора и Мирославы поставил на стены пулемёты и обзавёлся аэростатами заграждения и собственным воздушным кораблём. За прошедшие годы, оболочки аэростатов успели истлеть, а аэронаос продали. Окажись у нападавших годное оружие, дела Пеплина были не очень хороши – за века мира, вода поднялась почти к подножью стен, а озёра слились в одно, так что хорошо снаряжённая лодка на воздушной подушке запросто могла безнаказанно проникнуть в непростреливаемое пулемётами пространство с любой стороны и устроить там какую-нибудь гадость, например, обвалить укрепления.

На стене уже стояли Деян, Избор конюший (почему-то с ослопом[220]), Воемил оружейник (если откровенно, голимый коваль) с ракетным ружьём, и пара Воемиловых учеников. У пулемёта на боевой площадке Свекольной башни возились ещё три отрока, пытаясь направить стволы вниз и на север. Появление Меттхильд вызвало краткое замешательство. Рука Деяна легла на рукоять меча, Воемил схватился за клевец.

– И это всё пеплинское копьё? – спросила Меттхильд.

– Ещё двое в Замковой башне, мои конюшата в Волчьей, и Ратимир с Доволой – в Выездной, – услышав знакомый голос, кузнец опустил оружие. – Хозяюшка, откуда у тебя этот морок колошенский?

– Вон они! – почему-то радостно воскликнул Избор, вперившись в диоптр на короткой треноге, поставленной поверх зубца.

Облако брызг, поднимаемое винтами духоплавов, было бы легко различимо и без увеличительной оптики. Головной, заметно меньше, расписанный русалками, превращавшимися в тюленей, и битком набитый налётчиками, летел в полуаршине над водой. За ним, сидя так низко, что скеги[221]цепляли обломки льда, шёл открытый двухпалубный паром – такие обычно возили грузовики, коней, путешественников, да редкого случайного слона между Трегорландом и южным Энгульсеем. Значительная часть обшивки и украшения были ободраны, но главное – ни пушки, ни ракетной установки, только пара поворотных пулемётов за щитками на верхней палубе.

– Что зубы скалишь, разбрында? Знакомого кого увидел в разбойниках, что ль? – сказал пестун.

– Не разбойники, гиропланы! – пояснил конюший. – Сейчас береговая стража им жутяры-то пропишет!

Три винтокрылых машины быстро нагоняли духоплавы. Предвесенняя Сунна отблёскивала на лопастях и бронестёклах. Стали различимы чёрные грифоны на рулях направления.

– Унька, дура, куда целишь? – донеслось со Свекольной башни. – Наш же зубец снесёшь!

– Без моего знака не стрелять! – рявкнул Деян, доставая из кобуры ракетницу.

– Полгросса, ты говорил… Полгросса не наберётся, едва дюжины три, – заметил кузнец. – Хорошо б стража их в плен взяла, чтоб духоплавы не пропали.

Неожиданно ведущий гироплан заложил крутой поворот, за ним повернул второй.

– Как? Почему? Обратно к Гдину? – возмутился Избор.

Последняя винтокрылая машина сбавила ход. В одном из окон прерывисто заблестел зайчик гирогелиографа[222].

– Гдине… грабят… оружейный… склад… – вслух разобрала Меттхильд. – Задержите… налётчиков… удачи…

Гироплан дважды качнул плоскостями, удаляясь.

– Не иначе, этих только и послали шуму наделать да стражу отвлечь, – рассудил кузнец, пристраивая трубу ружья на собранный учениками станок.

– Как белки́ глаз станут видны… – Деян снял ракетницу с предохранителя. – Огонь!

Что-то просвистело в воздухе, а что-то ещё со звоном отскочило от Деянова панциря. Протарахтела очередь. Меттхильд спряталась за зубцом, сожалея, что в кладовой не завалялось для неё, например, про́клятого слонобоя. Отсвистела-отгрохотала ещё одна разбойничья очередь, на этот раз, высекая осколки из валунов. Хлопнула Деянова ракетница, шваркнуло Воемилово ружьё.

– Заряжай, – крикнул кузнец.

Металлически загрохотал пулемёт на Свекольной башне. Прозвучал близкий раскат взрыва.

– Недолёт, – разочарованно сказал Задар, один из учеников.

– Унька, короткие очереди, короткие! – заорал отставной йомс. – Учил же!

Меттхильд случайно зацепила камень зубца одним из отростков на шлеме. В поле зрения опустилась пара призмочек – лунный серп гребня Шадаа Зунари скрывал стереоперископ – очень своевременно, чтобы высунуть рожки из-за обтёсанного валуна и глянуть, что творится. Духоплавы жались к восточному берегу, держась на почтительном расстоянии от замка, и продолжали подниматься вверх по реке. Снова шваркнуло ракетное ружьё.

Разрыв тряхнул передовое русалочно-тюленевое судёнышко, выкинув нескольких налётчиков за борт. По грудь в ледяной каше, трое побрели к берегу. Четвёртый шмякнулся на льдину покрупнее и безжизненно соскользнул с неё в воду.

– Опять недолёт, прицел у тебя сбит, что ль? – буркнул Деян. – Всё, больше мы их не достанем. К Гнёву пошли. Задарко, беги звонить гнёвским воеводе да старосте, скажешь, мол, два духоплава, две дюжины да десять душегубов, тяжёлого оружия нет.

С парома, кто-то на прощание провёл вдоль зубцов стены ещё одной очередью.

– Погодите, – Меттхильд вглядывалась в облака брызг и ледяной пыли над восточным заберегом[223].

Отблески Сунны в следе заиграли по-другому: духоплавы сошли со льда, поворачивая на запад. Вывод следовал один:

– К Сомову озеру идут!

– Святовит защити, там же на южном берегу конюшня и левады! Вот им, каложерцам, зачем паром-то! – сообразил Воемил.