Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Теперь же, почти год спустя, наблюдая за тем, как Советский Союз входит в орбиту Германии, Рузвельт начал серьезную подготовку. 5 июля 1939 года, в преддверии войны, которая уже маячила на горизонте, он без лишнего шума издал приказ[366]. Согласно этому приказу был учрежден новый институт, Исполнительное управление президента, которому с этого момента должны были подчиняться Объединенный совет сухопутных и военно-морских сил (начальники штабов), который координировал все стратегические планы, а также Аэронавигационный совет и Объединенный совет по боеприпасам для сухопутных войск и ВМС, контролировавший программы военных закупок. Если ранее начальники штабов отчитывались перед военным министром и министром ВМС, то теперь все военное планирование (все вопросы стратегии, тактики и операций) перешло к президенту страны. Он полностью взял бразды правления в свои руки.

Теплые июльские дни проходили один за другим, и французский, британский и американский послы в Берлине телеграфировали своим правительствам, что находят все более очевидным тот факт, что Генеральный штаб Германии готовится в августе начать войну. Как они отмечали, к тому времени, как урожай будет собран, оборонительные сооружения будут готовы, и резервисты, стекавшиеся в Берлин у них на глазах, будут в больших количествах сосредоточены в военных лагерях.

17 июля посол Дэвис вернулся из Бельгии на судне «Квин Мэри», пришвартовавшемся в Манхэттене. В 12:30 следующего дня он обедал с Рузвельтом в Белом доме, рассказывая ему о том, что бельгийцам удалось узнать о планах Гитлера с помощью своих связей с германскими лидерами. В ходе обсуждения войны, которая, по их общему убеждению, уже приближалась, Дэвис выразил президенту свои соображения, исходя из сведений, полученных им от деловых и дипломатических источников. По его мнению, Гитлер и Риббентроп ожидают, что Сталин порвет с Англией и Францией. Он предсказывал, что Гитлер объявит войну Польше до съезда НСДАП, который должен состояться в сентябре в Нюрнберге.

Дэвис также сообщил Рузвельту, что в Брюсселе «просто молятся за внесение поправок в Закон о сохранении нейтралитета в надежде на то, что это поможет сдержать Гитлера и, по крайней мере, отсрочить войну»[367]. Как отметил Дэвис в своем дневнике, «эти заявления его [Рузвельта] не удивили. Кажется, они только упрочили его глубочайший пессимизм».

На самом же деле слова Дэвиса вынудили президента активно действовать. Вооруженный информацией Дэвиса о том, что изменения в Законе о сохранении нейтралитета могут предотвратить войну, Рузвельт в тот же день созвал собрание главных сенаторов, чтобы попытаться убедить их немедленно внести поправки в закон, которые обеспечили бы возможность для США оказывать помощь и посылать вооружения за рубеж. Он надеялся, что в этой ситуации, когда Сталин разрывался между Германией и союзниками, а союзники не желали доверять Сталину, последний довод Дэвиса убедит Сенат приступить к действиям. Он проводил заседание у себя в кабинете. На нем присутствовали госсекретарь Корделл Хэлл, вице-президент Джон Нэнс Гарнер и, что самое главное, республиканский сенатор Уильям Э. Бора, высокопоставленный член сенатского Комитета по международным отношениям, являвшийся ключевым представителем оппозиции, а также некоторые другие сенаторы. Рузвельт открыл заседание, сказав о власти и влиянии сенатора Джеральда Ная, республиканца из Северной Дакоты, чьи крайне изоляционистские убеждения тормозили внесение поправок. Бора перебил его. Он взмахнул рукой и заметил: «Есть и другие, господин президент»[368]. Рузвельт был до такой степени застигнут врасплох этой репликой, что попросил его повторить, что Бора и сделал с особым выражением, подчеркнув, что «никакой войны не ожидается, по крайней мере в ближайшем будущем… Германия не готова к ней». Крайне расстроенный, Хэлл сказал, что война может начаться до конца лета. Он предложил Бора как следует проверить свои каналы и высказался за признание закона утратившим силу. Как вспоминали участники заседания, у него в глазах стояли слезы, и он был на грани потери контроля над собой, настолько он был взбешен бесцеремонными манерами Бора и его излишней уверенностью в том, что знал о Германии больше, чем Госдепартамент. Заседание продлилось до полуночи, и тогда Гарнер заявил: «Господин президент, пора взглянуть фактам в лицо. Вы не набрали необходимого количества голосов, и говорить здесь больше не о чем»[369]. Сенат стал препятствием, которое Рузвельт летом 1939 года преодолеть не смог.

* * *

Молотов не оставил попыток договориться с Наджиаром и Сидсом. Теперь он убеждал их, что Советский Союз желает «немедленно» вступить в военные переговоры в Москве и что в Москву должна быть направлена военная миссия для подписания соглашения о взаимопомощи. Галифакс, наконец, согласился.

Давление на Министерство иностранных дел Великобритании и, в частности, на Галифакса и его ближайшее окружение, а также их противодействие заключению полноценного соглашения с Советским Союзом можно отследить в комментариях британского дипломата Уильяма Стрэнга: «История переговоров [о Тройственном союзе] – это история о том, как британское правительство под натиском доводов Советского Союза, под давлением парламента, средств массовой информации и результатов опроса общественного мнения, а также по рекомендации своего посла в Москве шаг за шагом приближалось к советской позиции»[370].

31 июля адмирал сэр Реджинальд Дракс и генерал Жозеф Думенк, переговорщики с английской и французской стороны, предположительно, наделенные полномочиями для заключения военного пакта, вместе со своими штабами отбыли в Москву. Маршрут их движения отличался крайней нерациональностью. Британский флот оставался величайшим в мире, но вместо того, чтобы отправить дипломатов на достойном корабле или, что было бы еще практичнее, на самолете (Чемберлен и Даладье использовали этот транспорт для поездки в Мюнхен), Галифакс отправил делегацию на тихоходном грузовом судне «Сити оф Экзетер», которому понадобилось десять дней, чтобы добраться до Ленинграда.

Пока «Сити оф Экзетер» следовал на восток, встречи Шуленбурга и Молотова продолжались. Шуленбург (в качестве заманчивого предложения для Сталина) убеждал Молотова в том, что Германия станет «жизненно важной защитой для интересов советской Балтии»[371].