Н. С. Хрущев. Воспоминания. Время. Люди. Власть. В 2 книгах. Книга 2 - Никита Хрущев

Основная трудность заключалась в том, что мы не могли сказать о том, что это был маневр, что другого выхода у нас не было. Мы вынуждены были пойти на это, по вине той же Польши, по вине той же французской буржуазии, по вине буржуазной Великобритании, которые не хотели объединить усилия с Советским Союзом против фашистской Германии. Этого мы сказать не могли полякам, это мы даже у себя на Украине не могли сказать.

Однако не только эти трудности возникли во Львове. Поляки особенно остро переживали, что они лишились государственности, Польша оккупирована, Варшава разгромлена. Но мы опять не могли говорить полным голосом, не могли занять позицию, вытекающую из нашего миропонимания, из нашей идеологии. Открытую пропаганду против Гитлера, против гитлеровской политики, против немецких и итальянских фашистов мы вели до заключения договора. А теперь не могли ничего сказать, потому что они стали нашими союзниками. Я бы сказал, сложилось буквально трагическое положение для наших пропагандистов.

В то время в украинской партийной среде поляков почти не было. А если и были, то они не занимали какого-нибудь видного положения в партии. Всех таких людей уничтожил Сталин.

Когда я приехал во Львов, мне сказали, что есть такая писательница Ванда Львовна Василевская – человек решительный, реально оценивает обстановку и на нее можно положиться. Меня заверили, что она нас поймет и пойдет вместе с нами.

Она должна была вот-вот прибыть во Львов. Я ждал Ванду Львовну, чтобы вместе с ней начать работу по организации польской интеллигенции во Львове. Мы хотели удержать их от антисоветской деятельности, сделать нашими союзниками в борьбе за нормализацию условий жизни. В других районах Западной Украины, заселенных украинцами, мы опирались на украинцев и в поляках не нуждались. Положение осложнялось еще и тем, что западные украинцы были очень настроены против поляков, которые были господствующей нацией и вели неразумную политику притеснения украинского населения. Настроение, особенно среди украинской интеллигенции, было антипольским.

Мы не хотели усиления раздоров. Так уж сложилось исторически: много веков Польша и украинцы воевали между собой. Всем известны времена Богдана Хмельницкого, который вел активно войну против поляков. Потом под его руководством Украина вошла в состав Российского государства.

Наконец появилась Ванда Львовна. С ней мы легко договорились по всем вопросам. Она поняла наши объяснения, в каких условиях был заключен договор с немцами и почему мы двинули свои войска в восточные районы Польши.

Относительно договора говорил с ней не я, а приехавшие со мной украинские писатели, главным образом Корнейчук и Микола Платонович Бажан. Эти люди были наиболее активны и близки мне. Через них я делал установки по нашей пропаганде и нашей политике среди польского творческого актива, который стал группироваться вокруг нас.

Ванда Львовна и сама, как писательница, с большой симпатией относилась и к белорусской, и украинской бедноте. Это отражено в ее литературных произведениях. Она сидела в польской тюрьме за защиту прав западных украинцев и белоруссов. Ее книги я и сейчас вспоминаю с удовольствием.

Я сейчас фамилии других польских товарищей в памяти не удержал, в то время к нам пришла одна Ванда Львовна, позднее появились и другие, бежавшие из Варшавы польские интеллигенты. К нам они относились по-разному, некоторые довольно недружелюбно, а некоторые откровенно пьянствовали. Ванда Львовна же сразу включилась в работу и быстро стала вожаком польской интеллигенции во Львове.

Хотя Коммунистическая партия Польши и была распущена Коминтерном, но низовые партийные организации работали. Может быть, они не были извещены, а может быть, просто игнорировали этот роспуск. Гомулка много позже мне рассказывал, что он работал в то время в Драгобыче и считал себя членом партии. Я не знаю, в каком составе там была партийная организация и была ли вообще. Наверное, отдельные лица считали себя коммунистами, и такие, как Гомулка, были. Завадский, который стал председателем Государственного совета в Польше, рассказывал, что он сидел в Драгобычской тюрьме как коммунист. Среди коммунистов, членов бывшей Польской компартии, было много и рабочих, и интеллигенции. Они хотели вступить в партию, но об этом не было и речи.

Там была еще Коммунистическая партия Захидной Украины, то есть Западной Украины, которой руководил Центральный Комитет КП(б)У из Киева. Бывших ее членов нам разрешили принимать в партию в индивидуальном порядке. Мы кое-кого принимали и не могли их не принимать, потому что мы видели, что это честные люди, которые представили нам доказательства своей работы в подполье. Они нам были нужны. Они лучше знали местные условия. Таким образом, мы приступили к созданию партийной организации.

Как удар обухом по голове прозвучала для меня весть, что нашими чекистами убит муж Василевской. То было случайное убийство, как мне честно признались. Но я очень огорчился. Он был пэпээсовец, сам из рабочих, хотя и менее активный, чем его супруга. Тут же возник вопрос: как это отразится на отношении Василевской к нам? Не подумает ли она, что мы устранили его по каким-то политическим соображениям? Мало ли что может прийти в голову человеку при такой трагедии. И я сказал своим украинцам Бажану и Корнейчуку: разъясните Ванде Львовне по-честному, как все произошло, ничего не скрывая.

А произошло вот что. Чекисты хотели арестовать какого-то жильца в доме, где жила Василевская во Львове, но этажом выше, и спутали квартиру. Постучались случайно в другую. Муж Василевской открыл дверь и тут же был застрелен. Я потом спрашивал: «Зачем же был произведен выстрел? Ну, произошла ошибка, постучали не в ту дверь, но человек ведь ее открыл, с ним можно было объясниться?» Отвечали, что чекистам показалось, что открывавший дверь был вооружен и сам намеревался стрелять. Конечно, это трусливый акт. Никакого оружия у него не имелось, стрелять он, следовательно, не мог. Убили человека, и все…

Мы правдиво рассказали об этом Ванде Львовне и просили правильно нас понять. Василевская поверила, что здесь не было злого умысла, и, не снижая активности, продолжала работать в дружественном к нам направлении. У меня сохранялись с нею наилучшие отношения на протяжении всей ее жизни.

Не скрою, не все встречи с поляками во Львове носили радостный характер. Очень трудно им было понять нашу политику, в результате которой они лишились государственности и потеряли родной для себя Львов, где польская интеллигенция занимала все ведущие позиции. Поляки господствовали везде: в коммунальном хозяйстве, в университете, техникумах, школах. Одним словом, все главные командные позиции во Львове были исключительно в руках поляков. Поэтому когда мы соприкоснулись с организацией служб городского хозяйства, то мы имели дело с польской администрацией. Во Львове и рабочими главным образом были поляки. Поляки даже на черные работы не допускали украинцев. Украинцы нам говорили:

– Нас даже не принимали на работу по мощению улиц во Львове.

Если поляки и не высказывались против нас, таили свое недовольство сложившимся положением, то по глазам можно было прочесть, о чем они думают, печать траура лежала на их лицах.