Убийца рядом со мной. Мой друг – серийный маньяк Тед Банди - Энн Рул

А я неизменно отвечала:

– Не знаю, просто не знаю. Порой я уверена, что он виновен, а потом снова начинаю сомневаться.

Пару или тройку раз наши разговоры с Макки шли весь обед и продолжались еще долго после него. Мы оба пытались отыскать ответы, казалось, всегда лежавшие за гранью досягаемости.

Лишь в одном я была практически уверена. За прошедшие восемь лет я описала минимум дюжину дел серийных убийц молодых женщин, и чувствовала, что у того «Теда» есть памятное тайное место, где он прятал трофеи после каждого убийства.

– Ник, думаю, он где-то прячет серьги, одежду, возможно, даже полароидные снимки, в общем, что-то от каждой девушки. Никогда не встречала похожего дела, где убийца не собирал бы сувениры.

– Согласен, но где? Мы были в доме Роджерсов, обыскали чердак,гараж и даже клумбы. И ничего не нашли.

Разумеется, старшие Банди наотрез отказали в обыске своего дома в Такоме и загородном коттедже на озере Кресент. Первый заместитель прокурора Фил Киллиер сообщил Макки, что для получения ордера на обыск нет достаточных оснований. Неспособность получить улики, связывающие Теда с делами в Вашингтоне, в особенности в районе озера Кресент, мучила Макки. Я не винила его, но без ордера на обыск все обнаруженное детективами считалось бы «плодом отравленного дерева», то есть недопустимым в качестве доказательств в суде, поскольку получено незаконно. Пойди Кеппел, Данн или Макчесни в коттедж и найди там нечто вроде сумки Джорджанны Хокинс, велосипеда Дженис Отт или колец с бирюзой Линды Хили, эти вещи оказались бы абсолютно бесполезны. Запятнанные доказательства. Я помнила это из курса под названием «Арест, обыск и изъятия».

– Мы туда пойти не можем, – размышлял Маки. – Если бы нашелся тот, кто принес нам даже одну улику…

И действительно, это был единственный допустимый способ. Обыщи я после этого разговора с Ником какое-либо частное владение, которое, как было известно, часто посещал Тед, все, что я найду, будет «плодом отравленного дерева». Я стану продолжением аппарата полицейского управления, поэтому я никогда не думала сама производить обыск.

Детективы были бессильны. Правила системы правосудия в уголовных расследованиях сильно запутаны, и большинство из них, похоже, написано сильно на стороне подозреваемого.

Маловероятно, что Теду Банди когда-нибудь предъявят обвинение или будут судить по делу об убийстве в Вашингтоне. Не было ничего, кроме десятка обстоятельств, которые, казалось, отрицали теорию вероятности.

Несколько месяцев спустя, когда капитан Джон Литч уже проникся ко мне доверием, он согласился, что чувствовал то же самое. По его мнению, по вашингтонским делам Теда можно будет судить, только объединив все восемь дел.

– Когда наружу выйдут факты по всем похищениям местных девушек, тогда мы добьемся обвинения. Это единственный путь.

Но ни один прокурор не позволил бы объединить все дела Северо-Запада. А адвокат Джон Генри Браун как тигр сражался бы уже против одного этого предложения.

Личность Теда, запертого в тюрьме штата Юта, казалось, оставалась нетронутой. Наша переписка продолжалась в тоне странной близости, а порой и честности, которую гораздо труднее поддерживать в ситуации живого общения лицом к лицу. Удайся мне преодолеть свои сомнения, я могла бы продолжать его поддерживать – если не от всего сердца, то письмами. Истина была где-то посередине – в сложной паутине подозрений, отрицания и продолжающегося расследования.

Также я поддерживала связь с Мег и видела, как она обретает новую для нее решимость. Она записалась на вечерние занятия и начала подыскивать дом для покупки. И она все подозрительней относилась к связи Теда с Шэрон Ауэр. Когда Луиз Банди вернулась после вынесения Теду приговора, она допустила тактическую ошибку, снова и снова повторяя Мег, что Шэрон «милая».

В итоге Мег пришла к выводу, что Шэрон для Теда – нечто большее, чем просто девушка на побегушках. Когда я беседовала с Мег в августе 1976 года, она колебалась между расставанием (не изза выдвинутых против него обвинений, а из-за его лжи о Шэрон) и желанием дальше поддерживать его своей любовью. Готовя почву для расставания, она написала ему соответствующее письмо, но сразу же пожалела об этом: «Я все обдумала… но, возможно, я поспешила».

То лето Тед провел в тюрьме и все больше приспосабливался к тюремному заключению. До двадцать пятого августа у меня не было от него вестей. Я предложила ему передать письмо о его отношении к психиатрическому отчету Нику Макки – предложение, не встреченное ликованием. Тем не менее это послание, пришедшее восемь недель спустя после возмущенного «оценочного» письма, казалось, отражало эмоции человека, который снова приходил в себя.

Он с радостью отметил, что теперь у него была новая печатная машинка, которую он заработал, написав свое первое прошение после перевода в общий корпус. «Контингент общего заключения – это безликая масса настоящих уголовников, и мы, мальки, вечно боимся, что они попытаются нас изнасиловать, а еще хуже, украсть наши продукты, купленные в тюремной лавке. Но страшные слухи о них сильно преувеличены. Наши продукты они никогда не воруют», – писал Тед.

И он на самом деле прижился среди уголовников. Хотя заключенных он боялся: любой осужденный за преступления против женщин или детей – это проклятый, стоящий на самой низкой ступени тюремной иерархии. Таких часто избивают, насилуют или убивают. Тем не менее Теду никто не угрожал, и он сказал, что ходит по всей тюрьме без страха. В его арсенале было то, что ценилось заключенными Пойнт-оф-Маунтин: юридические консультации. Многие его останавливали и просили помощи в подготовке апелляций по новым судебным процессам. Как и во время моего визита, когда он был еще «мальком», он сказал мне, что выживет благодаря своему мозгу.

Кроме того, он сделался чем-то вроде местной знаменитости: его смелая защита в собственной юридической баталии произвела впечатление на матерых уголовников. Они сочли обязательным пригласить его в свое общество, тем самым демонстрируя покровительство.

«Думаю, также им нравится видеть, как некогда республиканец, студент юридического факультета, представитель белого среднего класса атаковал систему так энергично, как она, по их мнению, и заслуживает. Я поддерживаю тесную связь с чернокожими и мексиканцами, и моя помощь им улучшила мою репутацию. Я никогда не вел себя вроде: «Я святее всех святых. Я такой умный, что ничего общего с вашими преступниками не имею».

Тед днями работал в тюремной типографии, выслушивая шаблонные жалобы заключенных, мол, лучше бы их здесь не было.

Казалось, он радовался вестям о растущей самостоятельности Мег, хотя это означало, что она будет писать реже, чем раньше, и с нетерпением ждал ее посещения.

Но Тед отнюдь не смягчился, продолжая критиковать Ника Макки и остальных правоохранителей. Он не хотел, чтобы Макки читал его письмо, но не держал на меня зла за это предложение. «Полагаю, тебе следует узнать мое отношение к полицейским и, в частности, к Макки. У полицейских есть работа, тяжелая работа, но прости, на «работу», которую они проделали против меня, мне наплевать, независимо от того, насколько искренна их преданность долгу. С этого момента у меня выработалась политика: никогда не разговаривать с сотрудником правоохранительных органов ни о чем, кроме времени суток и местонахождения туалета. Макки заслужил мое особенное неуважение. Признаю, что он может быть хорошим копом, кормит своего пса Альпо и не ест живьем своих детишек, но мое уважение к нему заканчивается».