Зигзаг - Хосе Карлос Сомоса

— Ничего, — сказал Виктор, щуря глаза, словно это им, а не ушам, предстояло получать неприятное известие.

— Он сказал мне, что Рик Валенте убил Розалин Райтер и Черил Росс.

Виктор зашептал какие-то слова, обращенные к Богу: тихие, едва артикулированные. В конце концов, несмотря ни на что, Рик был его лучшим другом детства. Бедный Рик.

— Воздействие повлияло на него больше, чем на всех остальных. Они решили, что той ночью, в субботу, в октябре, он вышел из спальни, оставив вместо себя подушку, чтобы все думали, будто он спит, вызвал Розалин в зал управления с помощью каких-то врак, а там ударил ее и швырнул на генератор… Потом он сделал нечто такое, чего никто не ожидал: спрятался в одном из холодильников в кладовой. Похоже, после короткого замыкания они сломались. Во время обыска, произведенного солдатами, он прятался там, и никто его не обнаружил. Потом, когда туда вошла Черил Росс, он изрубил ее на куски. Он где-то раздобыл нож или топор — поэтому на стенах было столько крови. После этого он покончил жизнь самоубийством. Спустившись в кладовую, Колин Крейг нашел оба трупа и начал кричать. Через несколько минут по несчастной случайности произошло крушение вертолета. И это все.

Известие о смерти Рика не произвело на Виктора Лоперу сильного впечатления — о ней он уже знал. Знал уже десять лет, но до сих пор единственной известной ему версией, которую он столько раз пытался себе представить, была версия «официальная»: что его старый друг детства погиб во время взрыва лаборатории в Цюрихе.

— Возможно, объяснение покажется тебе несколько натянутым, — продолжила Элиса, — но это было хоть какое-то объяснение, а мне очень нужно было хоть что-то услышать. Кроме того, Рик на самом деле умер: в кладовой нашли его тело, были похороны, сообщили родителям. Естественно, вся информация была секретной. Моя семья, друзья и все остальные знали только, что в лаборатории Бланеса в Цюрихе произошел взрыв. Погибли Розалин Райтер, Черил Росс и Рик Валенте… Весь спектакль был очень хорошо подготовлен. Был даже настоящий взрыв в Цюрихе, без жертв, чтобы спрятать концы в воду… С нас взяли клятву не разглашать то, что нам было известно. Нам также запрещалось общаться друг с другом или поддерживать какие-то отношения. Какое-то время после возвращения к нормальной жизни за нами собирались установить строгое наблюдение. Все это, по словам Гаррисона, делалось «для нашего блага». Воздействие могло иметь другие, еще неизвестные последствия, так что определенное время мы должны были оставаться под надзором, а потом начинать жизнь сначала. Всем нам предоставили работу, средства к существованию… Я вернулась в Мадрид, защитила докторскую у Норьеги и получила преподавательскую должность в университете Алигьери. — Тут она замолчала так надолго, что Виктору показалось, что все уже сказано. Он уже собирался ответить, когда она продолжила: — И так закончились все мои мечты, мое желание вести исследовательскую работу и даже работать по специальности.

— И ты никогда не возвращалась на Нью-Нельсон?

— Нет.

— Мне очень жаль… Бросить такой проект после таких результатов… Я тебя понимаю. Это должно быть очень тяжело.

Элиса не смотрела на него. Она не сводила глаз с темной дороги. Ответ прозвучал жестко:

— Никогда в жизни я ничему так не радовалась.

Они смотрели на гибкий экран, скатертью разложенный на коленях седого мужчины, а бронированный «мерседес», в котором они сидели, катился в тишине по автомагистрали, ведущей в Бургос. На экране мерцала красная точка в лабиринте зеленых огоньков.

— Она везет его на встречу? — спросил плотный мужчина, заговорив впервые за несколько часов. Вязкая густота его голоса соответствовала фигуре.

— Похоже.

— Почему его не перехватили?

— Не было никаких признаков того, что она кого-то вовлекла в это дело, и мне кажется, что их не было потому, что она втянула его сегодня ночью. — Седой мужчина сложил экран, и зеленое сияние с красной точкой исчезло. В темноте автомобиля он растянул губы в улыбке. — Очень хитро с ее стороны. Умудрилась обмануть прослушку с помощью какого-то ребуса, ответ на который знал только он. По сравнению с прошлым разом, Пол, они подналовчились.

— Давно пора.

Услышав этот ответ, Гаррисон с удивлением взглянул на Пола Картера, но тот снова отвернулся к окошку.

— В любом случае вмешательство еще одного… субъекта не меняет наши планы, — прибавил Гаррисон. — И она, и ее дружок скоро попадут к нам. Единственное, что меня беспокоит в сегодняшней шахматной партии, это движение немецкой фигуры.

— Он уже в пути?

— Вот-вот отправляется, но его перехватят. Его и все то, что он везет.

И вдруг произошел криз. Мгновенно, неожиданно. Гаррисон даже не понял, что происходило (потому что случилось это с ним), но Картер все понял, хотя сначала это было почти незаметно: он увидел только, что Гаррисон снова раскрыл свернутый экран компьютера так осторожно, словно разворачивал лепестки розы, чтобы поймать спрятавшуюся в ней пчелу. Потом коснулся экрана и выбрал одну из опций меню: весь прямоугольник заполнило красивое лицо в обрамлении черных волос. Из-за того, что экран был совсем тонким, когда Гаррисон положил его на колени, показалось, что лицо тает: выпуклость, долина, еще одна выпуклость.

Лицо принадлежало преподавательнице Элисе Робледо.

Гаррисон обеими руками поднял эту маску, и тогда Картер понял, что происходит.

Криз.

С лица Гаррисона исчезло всяческое выражение. В нем не было не только любезности, проявленной в беседе с молодым водителем по прибытии в аэропорт Барахас, или холодности при разговоре по мобильнику — его черты были лишены всяческих эмоций, неподвижны и невыразительны. Они были совершенно безжизненны. Ведущий «мерседес» мужчина в темноте салона не мог их видеть, и Картер этому радовался: если бы ему взбрело в голову посмотреть в зеркало заднего вида и он увидел Гаррисона (в смысле, если бы он разглядел лицо Гаррисона), в тот же миг авария была бы им обеспечена.

Картер уже присутствовал при нескольких подобных приступах. Гаррисон называл их «нервными кризами». Он говорил, что уже слишком долго занимается этим делом и что ему уже пора на пенсию. Но Картер знал, что это не вся правда. Кризы становились сильнее после определенных событий.

Милан. Это из-за того, что мы видели в Милане.

Он подумал: «Почему же не становится хуже мне?» — и решил, что это потому, что хуже уже некуда.

— Есть такие вещи, на которые нельзя… смотреть никому и никогда, — сказал Гаррисон, приходя в себя, складывая экран и пряча его в карман пальто.

Да уж. Картер не ответил: он ограничился созерцанием темноты за окошком. Если бы кто-то присутствовал при этой сцене, он бы никогда не сказал, что увиденное на него подействовало.

Но на самом деле Пол Картер испытывал страх.