Айза - Альберто Васкес-Фигероа

Селесте медленно сделала глоток, без всякого удовольствия и почти не осознавая, что делает, и повторила:

— Возможно, ни одну женщину не ударят во второй раз, если она сама этого не пожелает, но это грустная история, мне не хочется об этом говорить.

— Вы не говорите, но возвращаетесь к ней всякий раз, когда пьете.

— Это всего лишь предположение. Ты слишком молод, и, хотя в последние месяцы пережил много всяких несчастий, тебе не хватает опыта. Что ты понимаешь в женщинах? У тебя их много было?

— Не думаю, что нужен опыт, чтобы понять, что вы в конце концов себя погубите. — Асдрубаль прервался, чтобы кинуть в костер полено: он уже почти потух. — Я в семье не самый умный, и единственное, что меня интересует, — это море и рыбалка, однако нужно быть слепым, чтобы не понять, что вам действительно нужно.

— И что же, по-твоему, мне нужно?

Он окинул ее долгим взглядом, и она почувствовала, как рука вновь задрожала. Если бы стакан был полон хотя бы до половины, она пролила бы на себя содержимое.

Минута показалась Селесте Баэс бесконечной. Наконец Асдрубаль вполголоса спросил:

— Вы и правда хотите, чтобы я вам объяснил?

Она молча кивнула; в горле у нее пересохло, и она была не в состоянии издать ни звука, так же как выразить протест или сделать вид, что сопротивляется, когда он взял ее за руку и заставил подняться, чтобы увлечь за собой под навес, под которым стоял будущий голет.

Спустя час они лежали, обнаженные, обессилевшие и удовлетворенные, на дне корабля.

Кандидо Амадо умирал от страха.

Мать привезла ему обещание, что ни Селесте Баэс, ни Пердомо Вглубьморя не станут привлекать его к суду за соучастие в попытке похищения, однако этого было мало, чтобы его успокоить, потому что в глубине души Кандидо Амадо боялся Рамиро Галеона. Он заперся в Комнате Святых и пил до тех пор, пока не удавалось забыться. Потом вновь приходил в себя и начинал биться лбом о стену: какого черта он пытался убрать управляющего только ради того, чтобы сэкономить пятьдесят тысяч чертовых боливаров?!

Впрочем, если Кандидо Амадо в чем-то действительно раскаивался, то не в попытке убить Рамиро Галеона, а в том, что она провалилась: он непонятно почему промахнулся, стреляя с десяти метров.

Казалось, будто невидимая рука в последнюю секунду поднимала вверх ствол револьвера; та же самая рука отводила затем и тяжелую винтовку, из которой он обычно подстреливал бегущих оленей. Прекратив биться головой, он кусал пальцы, ненавидя себя за трусость: стыд-позор, задрожал, словно девчонка, позволил мерзавцу косоглазому удрать в саванну.

А ведь он вернется!

Он был уверен, что вернется, а ведь это такой человек, у которого рука ни за что не дрогнет, когда представится возможность всадить ему пулю в лоб.

А не он, так Гойо.

Гойо Галеон!

«У Гойо Галеона нет врагов, потому что он одного за другим их всех похоронил».

Эта фраза родилась к югу от Апуре, среди льянеро. Она молотком настойчиво стучала у Кандидо в мозгу, потому что он был убежден, что не сегодня завтра превратится в очередного врага, которого Гойо Галеон постарается похоронить.

Кандидо Амадо располагал дюжиной вооруженных пеонов, да что в них толку, если одно лишь имя Гойо Галеона способно повергнуть их в трепет? Как только эти двенадцать бедных пастухов узнают, что им предстоит сразиться с братом их прежнего управляющего, разбегутся и поминай как звали, бросив хозяина на произвол судьбы вместе с умственно отсталой мамашей и кучей образов святых, лицом к лицу с самым опасным головорезом, который скакал по этим равнинам со времен Бовеса[68].

Придется бежать. Навсегда уехать туда, где Галеоны не смогут его найти. Однако перспектива отправиться в одиночку по этой затопленной равнине без конца и края под назойливым дождем и молниями, которые давали всего несколько часов передышки, пугала его точно так же, как возможность остаться и ждать, что случится чудо и Рамиро Галеон откажется от мести.

Ничего никому не говоря, он собрал все деньги, какие были спрятаны в доме или зарыты в укромном уголке сыроварни, и каждое утро закрывался в комнате и пересчитывал сто семьдесят четыре тысячи боливаров — все его небольшое состояние, с которым ему, возможно, удастся начать жизнь заново вдали от льянос.

А что, если его ограбят? Что, если во время долгого путешествия по дикой саванне, где вода уже размыла все тропинки, он столкнется с грабителями, которые в такую погоду пользуются случаем, чтобы угнать скот, и те лишат его денег, а то и жизни?

Кандидо Амадо родился в льяно и провел здесь всю свою жизнь, но боялся его точно так же, как боялся бы сельвы, гор, моря или городов, если бы там жил. Животный страх передался ему от матери во время вынашивания, поскольку первым чувством Эсмеральды Баэс, узнавшей о том, что она ждет ребенка, был испуг: вдруг он родится таким же неполноценным, как она сама?

Все девять месяцев, час за часом, бедная женщина находилась во власти непреодолимого ужаса. И вот спустя тридцать с лишним лет ее сын продолжал испытывать страх, опасаясь оказаться ненормальным, как она. Ему было страшно пуститься в бега и страшно остаться, и, скованный страхом, он часами сидел, уставившись в одну точку на горизонте, где исчез из поля зрения огромный конь Рамиро Галеона.

— Ты ослепнешь, если будешь столько пялиться на саванну.

— А чем еще заниматься, если не пялиться?

— Не знаю, только мне кажется, что у меня не сын, а филин, — сказала ему мать с оттенком горькой иронии. — С тобой и совы заскучали бы, ведь они хотя бы время от времени моргают.

— Оставь меня в покое!

— Оставить-то я тебя могу, а вот в покое не получится, потому что ты не обретешь покоя, пока хоть один Галеон будет способен сесть на лошадь. — Эсмеральда Баэс села рядом с сыном и, не глядя на него, спросила: — Когда ты собираешься уезжать?

— Уезжать? — Сын изобразил удивление. — Кто сказал, что я собираюсь уезжать?

— Никто, только ты словно сорока зимой: раскопал все, что у нас было, вплоть до последней лочи[69]. Тут даже мне ясно, что ты хочешь уехать. Куда ты собрался?

— Я не говорил, что уеду. Я собираю деньги, потому что предпочитаю, чтобы они находились в одном месте.

— Чтобы Рамиро Галеону было легче их украсть или чтобы предложить их в обмен на прощение? — Мать решительно замотала головой. — Это не выход, — добавила она. — Единственный выход — это Бог. Если бы ты молился!.. — Она протянула руки и обхватила его ладонь, с силой сжав ее. — Почему бы нам не предложить новену святому Ианнуарию, чтобы он отвел от нас Галеонов? Он такой замечательный и так хорошо все исполняет, когда его о чем-то просишь!