Шестое вымирание. XXI век катастроф - Игорь Осовин

Важным моментом в такого рода формировании общественного мнения, конечно же, является то, что в социальной психологии называется «социальным архетипом» или – особенностью национального характера. То, о чём писал, к примеру, француз Гюстав Лебон или российский социолог Валентина Чеснокова. Национальный характер, как, опять же, известно из социальной психологии, хорошо отражается в фольклоре, в том числе – в поговорках и пословицах. К примеру, в русской культуре есть популярное выражение «живём, как на вулкане», означающее наличие постоянных нестабильностей, внутреннюю готовность каждого отдельно взятого человека к возникновению каких-то негативных, неприятных событий. То же – и в японской культуре. Только японцы, в отличие от, скажем, русского этноса, физически живут на вулканах. «Сделай всё, что можешь, а в остальном положись на судьбу» – эта японская пословица, как и многие другие аналогичные образцы, достаточно точно выражают суть японского национального характера.

Допустим, что моя версия о сведениях, обладателем которых стал Коки Исии, верна. Это вовсе не означает, что, в частности, тот же японский кинематограф последних десятилетий готовит японцев к катастрофам общенационального масштаба. Тут, скорее, могло быть иначе – именно кинематограф, равно как и особенности японского национального менталитета, могли в какой-то степени натолкнуть кое-кого в Японии на «рационализаторскую» мысль об оригинальном способе преодоления застойных явлений в японской экономике, почему бы и нет? В конце концов, «в начале было слово…».

Вернёмся к истории с сектой Сёко Асахары «Аум Сенрикё». В мае 1995 года, задаваясь вопросом – что же, на самом деле, произошло 20 марта в токийском метро? – газета «Коммерсантъ» в статье «Дело японской секты “АУМ Сенрикё”. Зарин, средство постижения истины» не без оснований заметила, что было бы неверно рассматривать секту «Аум Сенрикё» как исключительно гангстерскую, террористическую организацию, руководство которой преследует чёткие и сугубо прагматические цели. Многие японские и западные обозреватели уже тогда, в 1995 году, отмечали, что учение этой секты глубоко укоренено в японской культурной традиции.

То обстоятельство, что настойчиво отстаиваемая сектой доктрина о скором «конце света» обеспечила ей большое количество приверженцев в Европе и России, отчасти свидетельствовало о том, что Асахаре удалось затронуть какие-то очень важные струны коллективного сознания всего человечества.

Газета «Коммерсантъ» тогда привела высказывание одного из самых авторитетных японских литературоведов и культурологов – Суичи Като (19.09.1919 – 05.12.2008), который, в частности, заявил следующее: «Наши СМИ напрасно пытаются уверить, что речь здесь идёт лишь о конфликте государства и секты. Я в это не верю. Я не могу этого доказать, но всё же у меня есть основания полагать, что в игре задействована некая третья сила, о которой никто не говорит. Именно она препятствует чётким и решительным действиям полиции.

Начиная с 1920-х годов молодые японцы, и особенно те, кто получил хорошее образование, всё активнее отходят от рационалистического мировоззрения и обращаются к мистике. Отчасти это можно объяснить встречной реакцией на долгое время господствовавший в Японии евроцентризм и стремлением вернуться к “азиатским корням”. Так что нет ровным счётом ничего удивительного в том, что среди лидеров секты так много выпускников элитных университетов, что иррационализм и апокалиптические настроения в учении секты так успешно сочетаются с большим научно-практическим опытом и здравым смыслом в её действиях.

Раньше в божественную природу Императора верили лучшие врачи, химики и инженеры Японии. Эта традиция, безусловно, присутствует в перерождённом виде в идеологии “Аум”. Ведь в отличие, скажем, от Германии в Японии никогда не было обрыва в развитии культурно-исторического менталитета. Для нас, японцев, поражение во Второй мировой войне не стало началом новой эпохи. Так что я не понимаю, почему во всём мире такое внимание уделяется теперешним японским “несчастьям” и “кризису”, якобы начавшемуся с январского землетрясения [землетрясения в Кобе 17 января 1995 года] и переросшему в терроризм “Аум”. Ничего принципиально нового в Японии не произошло. Эти события просто обнажили старые слабые места японского общества».

Пожалуй, так оно и есть. Сложно не согласиться с мнением Суичи Като, учитывая факт того, что традиция ритуального самурайского сведения счётов с жизнью – харакири – уже не одно столетие является своего рода визитной карточкой японской культуры за пределами Страны восходящего Солнца. Можно сказать, что готовность к персональному Апокалипсису во многих японцах воспитывается с детства. Сёко Асахара лишь слегка расширил рамки понимания Конца света, который обязательно должен наступить. А для многих в Японии, и не только там, он либо уже наступил, либо в ближайшем обозримом будущем может наступить.

…В 2011 году, уже после японского землетрясения и ценами 11 марта 2011 года, в России была издана несколько необычная книга с тем же названием, что и упоминавшийся мной фильм – «Гибель Японии». Её автор, Николай Костомаров, рассказывает, на первый взгляд, какую-то странную историю своих снов, посвящённых Японии. В этой стране автор книги побывал впервые в середине 1990-х годов и с тех пор её регулярно посещает. В предисловии он пишет (с. 4): «Когда начинаешь ближе общаться с японцами, то одна из первых характерных особенностей, на которую обращаешь внимание, – постоянное ожидание катаклизмов и, более того, конца света. Достаточно взглянуть на афишу какого-нибудь японского кинотеатра: количество фильмов о катастрофах здесь явно зашкаливает. И именно японцы, а не американцы первыми начали в кино “разрушать” свои города. Голливуд это перенял уже как модную фишку, так и не поняв, откуда же растёт эта японская страсть к разрушению. Мне кажется, это – как своеобразная психотерапия: наблюдать, как рушатся на экране города, которые и так могут быть разрушены в любой момент. И были разрушены уже множество раз».

Сны автора книги заключались в том, что в них он встречался с японцами, которые пытались рассказать ему что-то, что автора чрезвычайно тревожило как в самом сне, так и после пробуждения. Пример одного сна, в котором герой оказывается в сопровождении незнакомого ему японца лет сорока пяти в каком-то крупном городе, и он понимает, что это – Токио, но почему-то людей на улицах он видит чудовищно мало, цитата (с. 6–7): «…Улица широкая, магазины шикарные, и понятно, что людей и машин должно быть много, как всегда и везде в Токио […]. Иду, головой кручу, изумляюсь, почему никого нет на улицах. А уже несколько кварталов прошли, какую-то площадь пересекли и снова по улице идём. Смотрю на японца, может, думаю, он скажет, что такое. Праздник, может, какой. А он тоже на меня смотрит, как бы изучающе. Я отвёл глаза, потом на него снова посмотрел, а он всё на меня смотрит. Уже скучно, тоскливо, идём, идём, а куда, зачем? Я уставать даже стал. И людей по-прежнему нет. Я спрашиваю:

– А где люди, почему никого нет?

Он удивлённо на меня посмотрел, типа я не понял какую-то простую вещь или он уже объяснял мне это, а я не запомнил. И говорит:

– Это те, кто выживет. Ты видишь только тех, кто выживет…