Отдаленные последствия. Том 2 - Александра Маринина

Видишь, как длинно получилось… Как чувствовал, что в три странички не уложусь, попросил сиделку купить мне тетрадь в твердой обложке, чтобы писать в кровати. Уверен был, что смогу изложить все коротко, да тут, собственно, и излагать-то особо нечего. Ну, мне так казалось. Но когда начал, выяснилось, что многое нужно объяснять подробно, иначе не будет понятно. Впрочем, оно все равно, скорее всего, непонятно. Да? Не мастер я излагать и объяснять, у меня другая профессия. Была.

Но самое главное, то, ради чего я затеял эту писанину, все-таки повторю еще раз на тот случай, если невнятно сказал.

Смириться с неизбежным – не значит проявить слабость.

Слабость – это когда ты отказываешься принимать реальность и пытаешься заменить ее иллюзиями. Слабость – это когда ты боишься сказать себе: «Оно так» и вместо этого ищешь, на кого бы указать пальцем с криком: «Вот кто виноват!»

Признать свою ошибку, свою недостаточность, свое поражение, остановиться и отступить – это не слабость. Это сила.

Сила в том, чтобы принять случившееся и нести свое горе достойно, то есть не разрушать отношения и другие жизни. Принятие и смирение – самые трудные вещи на свете, и тот, кто смог, кто сумел, тот по-настоящему силен.

Смелость – это не отсутствие страха. Смелость – это преодоление страха. Если страха нет, то поступок, в конечном счете, стоит не много, потому что дается легко, усилия не приложены. Я считал себя никчемным неудачником: сына не спас, брак не сохранил, карьеру не сделал. Даже благотворительностью не мог заняться из-за моей треклятой болезни, все накопленные деньги ушли на лечение. От меня ничего не останется. Ни доброго воспоминания, ни следа. Но я ведь могу отомстить! Я могу взять в свои руки высший суд и восстановить справедливость! И я стану кем-то, кем быть не стыдно: судьей и палачом. Этим я оправдаю свое существование. Иначе так и останусь никем и ничем. А я очень боялся чувствовать себя пустым местом, после которого в мире ничего не останется. Так вот, своим отступлением я преодолел этот страх. Нет, не так… Мне потребовалось много сил, чтобы преодолеть страх собственной пустоты и отступить, отказаться.

На этих страницах я не стану прощаться с тобой, девочка моя. Я сделаю это в отдельном письме, которое положу в конверте рядом с тетрадью. Письмо я уже написал, сделал это заранее, пока еще были силы, потому что не был уверен, что смогу закончить с тетрадью. От сильных обезболивающих мозги тупеют и размягчаются, и записи мои могли прерваться в любой момент, а рассказ – остаться неоконченным. И попрощаться с тобой я не успел бы.

Знаю, ты не религиозна, в церковь не ходишь. Я сам такой же. Но если вдруг в твоей жизни что-то изменится и ты найдешь дорогу к храму, не сочти за труд, помолись о душевном покое для тех, кто пережил трагедию, потеряв близкого человека. Особенно для тех, кто пострадал от людей, включенных в мой черный список. Чтобы тебе не мучиться с поисками информации, я напишу имена виновных и их жертв на отдельном листочке и вложу в эту тетрадь.

Мила Щурова – правильная девочка. И он не ошибся, когда подумал, что ее розовые очки давно разбиты. Сидит в креслице тихонечко, спинка прямая, на коленях папка, рот на замке, в разговор не лезет. Даже бумажками не шуршит. Интересно, где ее успели так вышколить? Или она от природы такая? Молодые следователи вообще отличаются необыкновенной борзостью и обожают строить из себя главных. Ну, если по закону, то так оно и есть, они действительно главные, это прописано в Уголовно-процессуальном кодексе, а оперативники у них на подпевках. Но ведь закон всегда пасется на заливных лугах, где и трава сочная, и хищники не водятся, и погода всегда стоит ровная, солнечная, а жизнь-то – она другая, в ней и волки с шакалами и гиенами, и болотная трясина, и колдобины, и грозы с градом. В соревнованиях по бегу в мешках выигрывает не тот, кто быстрее бегает, а тот, кто умеет лучше бегать именно в мешках. Лейтенант юстиции Щурова отлично чувствует эту тонкую разницу, поэтому спокойно уступает Сташису ведущую роль.

– Я понимаю ваши чувства, – сказал Антон. – Поверьте мне, Инга, я прекрасно все понимаю и уважаю ваше решение. Но сейчас настал такой момент, когда необходимо предать факты огласке и разобраться.

Инга Гесс так и сидела на диване, сжав в руках голубую молескиновую книжку. Она принесла ее из другой комнаты уже минут двадцать назад, но все никак не могла расстаться с ней и отдать Антону. Из глаз девушки текли слезы, но Инга их не замечала и не пыталась вытереть.

– Вы ведь разделяете идеи Стекловой и Игоря Андреевича?

Он умышленно не называл Выходцева по фамилии, чтобы избежать даже намека на официальность и как можно дольше поддерживать в разговоре ощущение приватности и доверительности.

Инга молча кивнула, еще крепче вцепившись в тетрадь.

– Тогда вам должно быть понятно, что близкие тех, кто был убит, тоже страдают. Жертвы нынешних убийств были виновны, это признал суд, и с этим никто не спорит, на них лежит тяжкий грех. Но в чем виноваты их родители, их дети, супруги? Убийства до сих пор не раскрыты, и этим людям мучительно тяжело. Мало того, что они потеряли того, кого любили, они еще и видят, что никому нет дела до их боли, до их горя. Убийц не нашли и больше не ищут, правосудия нет. Разве это оставляет вас равнодушной?

Она, наконец, нашла в себе силы заговорить.

– А… а Светлана Валентиновна…

– Да?

– Она вам все рассказала?

Антон посмотрел на Щурову. Мила сидела с безучастным лицом, и непонятно было, испытывает ли она хоть какое-то сочувствие к плачущей Инге или просто ждет, когда придет время доставать из папки бланк протокола и оформлять добровольную выдачу. Хорошо бы, конечно, и допрос оформить прямо сейчас, пока Инга не опомнилась и не начала советоваться со своим любовником. Артем Шубин, судя по всему, ох как непрост! Высвистал из Твери подружку, приладил ее к делу… Наверняка и братца ее троюродного привлек. Вот только зачем? В чем его цель? Инга, похоже, ничего об этом не знает, иначе не показала бы тетрадь. Конечно, Антон дожал бы ее, но до определенного предела: до признания, что у Выходцева был список. Дальше этого она не пошла бы, и доказать, что имело место нечто письменное, невозможно. И никаких признаний в трех убийствах, совершенных несколько лет назад.

– Светлана Валентиновна умерла. Она сдержала данное вам слово и ничего не рассказала об Игоре Андреевиче.

– Тогда… как вы узнали про… про тетрадь? – срывающимся голосом спросила Инга.

– Разве это важно? – мягко проговорил Антон.

Он протянул руку и осторожно, с небольшим усилием забрал у нее голубую книжку. Взглянул на Щурову, кивнул. Мила тут же открыла свою папочку с твердыми корочками и молча достала бланк.

– Мы сейчас оформим добровольную выдачу тетради, – пояснил Антон, не сводя глаз с Инги. – А потом запишем ваши показания в протокол. Это недолго. Пока Людмила Евгеньевна готовит документ, я попрошу вас подумать вот над чем: кто, кроме вас, мог читать тетрадь Игоря Андреевича?