Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

– Так что с тем варягом? Ты выяснил, что за труп?

– Да, – Мистина кивнул. – Его опознали поморяне Далемира. Сказали, наш. Они же сказали, и кто его кончил.

– Вот как! – Эльга изумилась столь быстрому решению дела. – Это кто-то из них же, из своих, да?

– Нет. Это кое-кто из Гончаров. Они показали два дома, но не знали верно, в котором живет убийца. Но они точно знали, из-за чего все вышло.

– Из-за чего?

– А помнишь, на Купалиях драка была из-за гончаровой женки? Вот эта женка опять в деле. Лесота, варяг, кто тогда едва на нож не нарвался, в городе ее сыскал, и вот они вдвоем до сих пор… купальские круги водили. Пойдет женка будто к корове, а взабыль… Как говорится, нивушку я жала, в борозде лежала. А если ее со двора не пускали, то он по ночам прямо на двор лазил. Сейчас ведь лето, можно хоть в клети, хоть прямо под плетнем… «ладу петь». Ну вот и допелись. Гончар, хоть и бит был, отваги не растерял. Лесота ночью шел один, видоков, как все было, нет. Но живет бабенка в пятидесяти шагах от того оврага, где труп нашли.

– Повадился кувшин по воду ходить, здесь ему и голову сломить… А мужа-то нашли?

– Да. Он и не прятался.

– И что?

– Не сознается пока, но я его в поруб засадил. Варяги было заявляли, что будут искать кровной мести, но я им сказал, что Лесоте еще повезло: если бы гончар сразу пошел ко мне с жалобой и варяга бы взяли с чужой женой, то разрубили бы на пять частей при помощи плужного лемеха. А так он умер быстро и даже не понял.

– Ужас какой! – Эльга закрыла глаза, отгоняя вновь набежавшие образы мучений Иулитты. – Ты это сам придумал – про лемех?

– Нет, слышал от гостей каких-то. Так что пусть гончар в порубе тихо посидит, пока варяги не уберутся. Потом выпущу. А то будет он сейчас по городу ходить и хвастать, мол, жены полюбовника на нож поддел – так варяги не стерпят, будут драки, и трупы лягут ковром. Ох! – Мистина закрыл лицо руками и протер глаза. – Хоть бы этих избыть поскорее! Но теперь пока с греками не развяжемся, Святша их не уведет.

– Отдать бы их грекам! – осенило Эльгу. – Они как раз воев просят. Сразу бы два угодья – и им хорошо, и нам.

– Я бы их отдал хоть сейчас. Но Святша не уступит. Он хочет сам в поход идти.

– Когда он вернется с лова… – Эльга помедлила, собираясь с мыслями, – я предложу ему и грекам такой уговор: он отдает варягов на Крит, а Роман за это обещает молчать, когда Святша будет щипать хазарских данников. Разве плохо? Мы выиграем куда больше, чем потеряем. Этот поход на угличей и так много чести не сулит. А вот свобода воевать на границах каганата стоит угличанских даней за все двадцать лет. Разве не так? И разве не этого он хочет?

Мистина не ответил, постукивая рукоятью ножа по столу. В его глубоко посаженных серых глазах отражались сосредоточенность и просветленность – как бывало, когда он нападал на хорошую мысль.

– На Крит, значит… – пробормотал он. – Может статься, мы и сумеем их туда отправить. Но вот что получится… – Он отложил нож, встал и медленно прошелся по избе, двигая для разминки правым плечом; Эльга давно привыкла видеть это движение и каждый раз невольно улыбалась. – Допустим, у них все сладится на Крите, они покончат с сарацинами на Критском море и смогут свободнее распоряжаться своими силами. А Святослав, допустим, с помощью Перуна завладеет радимичами, вятичами, булгарами и выйдет к каганату. Допустим, он достигнет Боспора Киммерийского, а там уже земли, которые греки считают своими. Ты ведь знаешь – если какие-то земли когда-то принадлежали им, они от них уже не откажутся. Корчев когда-то был греческим, Самкрай тоже, и они мирятся с тем, что там хазары, только по необходимости. Эти земли они нам не уступят так легко, как радимичей и вятичей. Значит, если все добьются того, чего хотят, это неминуемо приведет нас с греками к столкновению в Восточной Таврии. Каганат – противник и им, и нам. Но союзниками мы будем только до тех пор, пока один из нас не выйдет к его границам. А тогда второй немедленно станет союзником кагана, понимаешь?

– И ты думаешь, это будут греки?

– Не знаю. Я не вещун. Но получится опять так, как было у Хельги Красного с греками и Песахом. Что василевс, что каган пытаются использовать нас против другого, а если меч русов вдруг проявляет собственную волю, дружба кончается, и нам приходится менять союзника.

Эльга помолчала, мысленно следуя по цепочке назад и отыскивая то место, достичь которого можно без опасности такой войны. Дико было думать о новой войне с греками, которые только что подарили ей чудо. Но царство Божие – на небе, а здесь на земле властвуют совсем иные силы и стремления. И как отец Ставракий открывал ей первое, так Мистина воплощал в ее глазах второе – куда более знакомое и привычное.

– Но это не мешает нам стремиться к власти над хазарскими данниками, – заметила она. – Их мы можем захватить без столкновения с греками. А там…

– Ввяжемся в драку, а там поглядим? Тогда уже нужно будет суметь вовремя остановиться. А это, когда все получается, очень трудно. Я знаю.

– До этого еще далеко. Но дружба Романа облегчит нам первые шаги, а для этой дружбы лучше отдать ему варягов. Если бы только Святша согласился! – Эльга всплеснула руками. – Господи, вразуми его!

Мистина выразительно посмотрел на нее и помолчал.

– За вашего Господа я не ручаюсь… Но кое-кто пониже, я думаю, нашего князя вразумит…

Эльга подошла к нему вплотную и положила руки ему на грудь. Мистина накрыл их своими. И снова пришло к ней чувство мира – пока он рядом, она закрыта от всех бурь.

– Пойдем отдохнем, – Мистина кивнул ей в сторону спального покоя. – Могут нам дать немного тишины, хотя бы пока князь не вернулся…

– И больше никого не убили… – подхватила Эльга.

– Ну или нам еще об этом не донесли… Девки, – Мистина глянул на Совку и Малушу, – упредите во дворе, что, если сейчас епископ от Оттона прискачет, пусть обождет.

* * *

Адальберт приветствует возлюбленную сестру во Христе Бертруду

Закончился комплеторий[29], и отныне печать молчания замыкает наши уста, однако говорить с тобою я могу и не нарушая печати. Посему спешу сообщить тебе, драгоценная моя сестра, удивительную и печальную новость. У Святого Альбана скончался почтенный Либуций – после краткой внезапной болезни предал душу свою в руки Господа. А ведь был он еще не очень стар – ему не было и пятидесяти, и довольно крепок здоровьем для этих лет, иначе архиепископ и король не избрали бы его для должности епископа ругов, каковая обязанность, конечно, требует для исполнения немалых сил духовных и телесных. Мне сообщил об этом добрый наш наставник, отец Лейдрад, по письму от архиепископа Вильгельма. Архиепископ не забыл и меня – с истинно братской любовью осведомляется о моем здоровье и благополучии. Сердце мое радуется его привету – хоть положение наше так различно, поскольку отец его неизмеримо выше моего, мать у нас общая, и она завещала нам любить друг друга по-братски. Ради ее памяти мне ценен его привет – ибо какие блага может дать архиепископ либо даже сам король, мне, который отказался от всех земных благ и ценит лишь одно, величайшее благо – новую встречу с тобой, роза души моей. А достижение этого блага зависит лишь от меня одного, от усердных моих трудов, и ни милость сильных мира сего, ни их жестокая вражда не могут ни приблизить меня к этому благу, ни отдалить.