Закон Долга. С востока на запад - Гюрза Левантская

ударившим молотком по сердцу, продолжился воплями подскочивших гостей… Она плохо помнила. Пиру пришлось закруглиться, и их всех проводили по комнатам, но что было дальше, мозг посчитал неважным и стёр из хранилища памяти.

Сегодня утром пришлось учиться дышать заново. Осознавать. А оно никак не хотело умещаться в голове. Кто ей сообщил о том, что дуэль состоится сегодня вечером, она тоже не помнила.

Сегодня. Уже сегодня. Один из двоих. До смерти.

Альтариэн сел рядом на кровать, снял диадему, которую надевал на какой-то экстренный совет, и, положив её рядом, повернулся к Ире.

— Это нужно всем нам. И дайна-ви в первую очередь.

— Вам так хочется, чтобы они погибли?! Нельзя убить, а на дуэль он вроде как сам вызвался?! Слово Сестёр не нарушено, «я — не я, и хата не моя»!

— Нет. Ириан. Мне жаль, что вы так думаете. Но я понимаю, откуда могут быть такие мысли. Как вы считаете, что сейчас удерживает руки сотен подданных Света Лару и короля амелуту от убийства врагов?

— Наказ Сестёр.

— А если завтра дайна-ви прогневят их? Будет ли что-то удерживать?

Ира резко вздохнула. Вопрос был риторическим, потому она не стала тратить силы на ответ.

— Ириан, вы не понимаете. Не принимаете. Но не слепы. Вы были на вчерашнем приёме и видели отношение. «Отбросы». «Мусор». Каждый не побежит в Каро-Эль-Тан проникаться божественным словом. Смертным, всем смертным, хочется стабильности, и привычка — то, что приходится выдирать с корнем. Сейчас кого-то держит слово Сестёр. Кого-то — приказ вышестоящих. А кто-то трясётся за шкуру и не желает быть поджаренным гневом Карающей. Но если завтра ситуация поменяется, уже ничто не остановит ни первых, ни вторых, ни третьих. Ненависть — самый мощный из толкачей.

— И… что поменяется? Что поменяется, если умрёт один из вас или один из дайна-ви?! Снова. Разве очередная смерть остановит эту цепочку? Она же…

— Не остановит. Но заставит слышать.

— Что слышать, Альтариэн?! Что?! Похоронный колокол?!

— Ириан… когда-то я был на месте Терри-ти. Просто послушайте. Я вырос не в Анаэрлене и не в каком-то другом из наших городов.

— Рядом с Пустыней. Мне говорили.

— Да. Рядом с Пустыней. Это жуткое место, по мнению тех, кто живёт под покровительством Сестёр. Кровавые ритуалы риттов у кого угодно вызовут тошноту, огромные пространства без капли воды напугают самого бывалого путешественника, а монстры тех мест… — он отодвинул ворот камзола, открывая шрам на шее. — Я там жил. И не знал лучшего учителя, чем Пустыня. И первое, чему она учит, — умение слышать. Когда вокруг тебя огромные пространства песка, крик о помощи теряет смысл. Попытка кричать стремительно отбирает силы и убивает не хуже любого вида оружия. Тишина учит слышать. Самого себя. Своё тело. Каждый ток крови. Каждую мысль. Душу. Каждый шорох вокруг. Крупинки песка шуршат по-разному, когда вдалеке начинает плясать песчаная дева, когда ползёт под барханами армарган, когда близится буря. Я знаю каждую из этих песен. И потому, вернувшись в Анаэрлен, чувствовал себя так, будто нахожусь среди толпы глухих. Глухих, которые громко кричат, а потому ничего не слышат. Мои слова тоже утонули в этом крике. Ни один урок, который преподала мне Пустыня, не оказался значимым в глазах военных наставников. «Кровь за народ». А я ни разу не вступил в схватку. Пустыня научила меня узнавать противника, прежде чем поднимать оружие. Отличать мираж и красивую картинку от реальности. А за неприглядностью стоптанной сапогами лужи видеть капли влаги — путь к спасению и жизни. И потому, когда меня спросили, почему я ни разу не участвовал в отражении набегов риттов на форпосты, промолчал. Скрыл тот факт, что владею языком врага. Что пил с ними из одного бурдюка воду, что в Пустыне драгоценнее камафов. Что видел богиню Тари и её кровавый суд, что знаю до последнего движения ножа, как приносить жестокую жертву, чтобы усмирить гнев песчаной девы. Обо всём этом знает только брат. Единственный, кто услышал, единственный, кто счёл мой опыт достойным внимания. Теперь знаете и вы. Надеюсь, могу рассчитывать на ваше молчание?

— Да… можете. Поэтому вы не убили дайна-ви?

— Одна из причин. Не могу сказать, что не имел такого желания. Не могу утверждать, что долг солдата не шептал мне так поступить. Но последовал правилу узнавать противника: чем он дышит, чем живёт. И после ни разу не пожалел об этом. Как не пожалел, что узнал обычаи риттов, на многое открывшие глаза. Дайна-ви своими поступками и традициями вызывают моё искреннее недоумение, но общая дорога научила видеть в них не только врагов. Честность. Сила. Крепкое плечо. Узы солдатского братства. Ответственность. Потому я дал согласие на дуэль. Сейчас их не слышат. Не признают, что они имеют право на собственный голос. Понимаю, вам тяжело признать поединок до смерти имеющим хороший смысл, но эйуна всегда говорили на языке крови. Дайна-ви это знают. Это понятный язык для нас, и заговорить на нём — быть услышанным.

— Я… плохо понимаю связь. Почему вы сказали, что были на месте Терри-ти?

— Я умею читать язык ран. Настоящих ран, которых не касались ладони одарённых. Тот бой, что чуть не стоил мне жизни, — он снова тронул ворот, — я вёл не один. Армарганы — бич всей Пустыни. Когда они выходят на охоту, враги прикрывают друг другу спину. После того сражения моё тело могло остаться в песках. Но обычай риттов гласит, что бой с армарганом заканчивается, лишь когда умирающий испустит последний вздох, а выживший доберётся до своих. А до тех пор разделившие бой воины считаются братьями по оружию и обязаны заботиться друг о друге. Я стоял у Моста несколько дней и лишь благодаря этому обычаю не пошёл считать его ступени. У риттов нет великолепных лекарских инструментов влари, чудодейственных мазей сквирри, одарённых. Их лечение всегда грубо, всегда больно. Они не знают жалости, кромсая тело, будто оно не имеет для них значения. Несколько дней и несколько ночей я умирал на руках у одного из их солдат, имеющего представление, как лечить. Именно так: имеющего представление. Не лекаря. Совершенно не раздумывающего перед тем, как в очередной раз вскрыть мою рану, чтобы выпустить оттуда всё лишнее и опасное. Рана, залеченная на поле боя. Нить, отделяющая жизнь от Чертога. Юный на вид дайна-ви Терри-ти, равно как и его соратники, знают, что это такое. Мне повезло, подобное лечение испытал лишь однажды. У них же почти каждый шрам — память о подобном событии. Глядя на них троих тогда, у озера