Полночный вальс - Дженнифер Блейк

— Твою предупредительность? — воскликнула Амалия удивленно, а про себя подумала: «Что означают эти слова? Поцелуй руки, вежливую беседу, а может, одну-другую ночь в постели? И можно ли считать только предупредительностью слова любви, сказанные мужчиной женщине в постели, даже если он думал, что именно они помогут утешить ее?»

— Возможно, есть более точное слово, например, галантность. Мы встречались, беседовали; иногда, по просьбе ее мужа, а сопровождал молодую женщину. Но однажды я начал получать от нее записки — довольно страстные, надо сказать. Она пригласила меня прогуляться верхом, приехать в гости, когда муж будет в отъезде, и даже устроила так, что мы оказались только вдвоем в ложе в опере. Я был молод, горяч, и мне такое внимание, конечно, льстило, но я испытывал неловкость перед ее мужем. Я не знал, как поступить, чтобы расстаться мирно, без сцен с ее стороны. В конце концов ее муж потребовал от нее объяснений. Она приехала ко мне в слезах, умоляя уехать вместе к ее родным в Южную Каролину. Я был ошарашен, но, поскольку и в мыслях не держал ничего подобного, сказал ей об этом напрямик, безо всякой дипломатии. Она отправилась домой и выпила пузырек опия.

— Ты спал с ней? — спросила Амалия.

— Все это случилось задолго до того, как я познакомился с тобой. Зачем ворошить старое?

— Ты спал с ней или нет? — повторила вопрос Амалия.

— Ладно, было один раз. — Роберт пригладил рукой растрепавшиеся волосы. — Как-то я приехал домой и обнаружил ее в моей постели совершенно раздетой. Она дрожала, как осиновый лист. Что было делать? Выгнать ее? Такое унижение убило бы ее.

— Понимаю, — кивнула Амалия, намазывая маслом и медом еще одну булочку, хотя есть совсем не хотелось. И вдруг ее будто из ушата холодной водой окатили: «Он и со мной спал только из сострадания, — подумала Амалия с горечью. — Началось все по предложению Мами, а закончить сразу он побоялся: вдруг и мне, как той женщине, придет в голову распрощаться с жизнью».

— Понимаешь? Что ты понимаешь? — Он смотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом. — Я повторяюсь, но тот случай не имеет никакого отношения к тебе или к тому, как я отношусь к тебе. Ты — искра, воспламенившая мою кровь, ты — женщина, за которой я готов идти на край света, а если захочешь, сам увезу тебя, куда пожелаешь. Моя любовь к тебе не связана с прошлым, но обращена в будущее.

Она здесь, она — каждый вздох, каждый удар сердца. Все, о чем я прошу… о чем могу просить, побудь сегодня со мной и раздели это чувство.

Амалии хотелось верить в искренность его слов. Она смотрела на Роберта и чувствовала, что заворожена синевой его глаз, что кровь, бросившаяся ей в лицо, не имеет ничего общего со смущением. Рука невольно накренилась, и капля золотистого меда упала ей на грудь. От неожиданности Амалия вскрикнула и потянулась за салфеткой.

— Позволь мне, — остановил ее Роберт.

Он прижался губами к ее коже, и Амалия почувствовала легкий толчок языка на том месте, куда упала капля меда. Роберт поднял голову и посмотрел в ее потемневшие от желания глаза.

— Вкусно, — пробормотал он.

— Я… я вся такая липкая, — сказала Амалия смущенно, но тут же прикусила язык, поняв двусмысленность фразы.

— Да-да, конечно. Теперь тебе придется принять ванну. — В голосе Роберта прозвучала подозрительная покладистость, но прежде, чем Амалия сообразила, чем это для нее может кончиться, он потянулся к фарфоровому горшочку и, подцепив лопаточкой немного меду, нацелился на только что вылизанное место.

— Роберт, что ты делаешь? — воскликнула Амалия, когда он начал рисовать медом причудливые узоры у нее на груди, животе, и наконец струйка меда потекла к шелковистому хохолку кудрявившихся волос.

— Догадайся, — сказал он, довольный своей выдумкой.

Полуденная жара еще держалась, когда Роберт и Амалия покинули дом. Их фаэтон медленно продвигался по раскаленному булыжнику пустых улиц Нового Орлеана, жители которого по старой, доставшейся от испанцев традиции, попрятались во время сиесты по домам. Роберт сам правил лошадьми. За время их пути встретились лишь несколько осоловевших от жары посыльных да стайка мальчишек, с диким криком преследовавших собаку, которая убегала с кожаным мячом в зубах. Недавно прошел дождь, поэтому сточные канавы на центральных улицах были сравнительно чистыми, чего не скажешь об узких улочках французского квартала. Здесь стояла такая вонь, что Амалии пришлось поднести к носу платок, смоченный фиалковой водой.

Фаэтон направился к пристани, у которой стояли всевозможные суда — от плоскодонок до огромных океанских кораблей. Позади осталась площадь перед собором, недавно приведенная в порядок на средства баронессы Де Понтальба. Посередине площади, окруженная новой металлической оградой, стояла статуя Эндрю Джексона, героя битвы при Новом Орлеане.

Украшением площади стали выросшие, как грибы после дождя, первые в Америке доходные дома. Построенные из красного кирпича с металлическими украшениями, они производили впечатление достатка и комфорта. Собор тоже обновили: построили новую колокольню, переделали первый пресвитерианский придел так, чтобы он сочетался с изящной постройкой знаменитого Кабильдо, покрасили наружные стены. Строительство и ремонт продолжались всю прошлую зиму, и теперь площадь стала приятным местом для прогулок.

К площади примыкали крытые ряды французского рынка, который на время сиесты замирал, как, впрочем, все в этом городе. Мясо, рыбу, овощи и фрукты новоорлеанцы покупали обычно с утра, когда все было достаточно свежим. Тем не менее, несколько лотков в ожидании случайных покупателей оставались заваленными различной снедью: увядшей зеленью, початками кукурузы, корзинками с картофелем, пучками моркови, вилками капусты, длинными гирляндами сушеной фасоли, а также тушами мяса и бочонками соленой рыбы, над которыми роились полчища мух. Когда-то этот рынок был совсем другим: здесь, среди свежесрезанных цветов и продуктов, гуляли, встречались друзья и знакомые, совершались сделки на обмен товарами.

Роберт и Амалия миновали участок пристани, где обычно швартовались пароходы. Дальше стояли сухогрузы: одни нацелились своими бушпритами на город, другие сонно клевали носами, а третьи просто раскачивались, следуя течению реки. Палящее солнце освещало свежеокрашенные части судов, отражалось в начищенных до блеска медяшках. Палубы заполняли пассажиры, они гуляли, о чем-то беседовали, собираясь группами, или сидели в тени парусиновых тентов. Некоторые почтовые пароходы стояли наготове, и их трубы нещадно дымили, вычерчивая в прозрачном воздухе серые дорожки. У самых дальних причалов стояли корабли с мачтами, напоминающие распятых людей. Их было пять: два стояли на погрузке, а остальные — на некотором расстоянии от берега дожидались своей очереди, но нужного среди них не было. Оставив. Амалию в фаэтоне под надвинутым верхом, защищавшим ее от солнца и любопытных взоров, Роберт отправился в контору пароходной компании, выяснить что-нибудь о клипере, который они искали.