Лабиринт Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс

Во всяком случае, и в драматургии спектакля хронология играла второстепенную роль. На сцене меня сопровождали плачущие тени, с которыми я на самом деле познакомился значительно позже, уже непосредственно после входа в замок. На первый взгляд, правда, все выглядело очень незамысловато – их просто изображали артисты с серыми вуалями. Но потом они неожиданно и без каких-либо усилий стали карабкаться по стенам, перемещаться по потолку вниз головой и просто проникать сквозь стены или вновь из них выходить. Не важно, с помощью каких изощренных трюков это достигалось, – во время этих сцен у меня чешуя вставала дыбом! С самого начала повсюду бродили и Живые Книги, хотя я тогда познакомился с ними тоже позднее и при весьма драматических обстоятельствах. Зверье из кожи и проволоки – вряд ли можно точнее обозначить словами то, что в вызывающем тревогу количестве ползало и бегало по сцене, порхало по серым коридорам и длинными паучьими ногами взбиралось на стены, отбрасывая еще более длинные тени. Живые Книги были изображены настолько убедительно, что среди зрителей возникло заметное беспокойство. В театральный зал с таким же успехом можно было запустить армию крыс или тараканов! Их постоянный шорох, слабое шуршание и писк создавали дискомфорт.

Это был почти абстрактный театр настроения и атмосферы. Действие здесь едва ли имело какое-либо значение. Меланхолия, печаль, боль, отчаяние, страх – это были темы Замка Шаттенталь, лишь слабо связанные между собой логикой кошмара или ее отсутствием. Пугающая музыка Смийгора Смодестука и Ставкото Шмирийдича сопровождала тягостные сцены, происходящие на фоне перемещающихся декораций. Картины пугающей красоты следовали одна за другой, но после длительного чередования таких мрачных впечатлений и настроений публика, особенно молодая, заметно встревожилась. Постепенно и я все больше задавался вопросом: где же, собственно говоря, Призрачный Король? Где, черт подери, тайная главная фигура этого театрального спектакля? Где хозяин этого призрачного Замка?

Но потом вновь раздвинулись стены, и наконец перед зрителями предстал тронный зал Замка Шаттенталь – одна из самых потрясающих декораций спектакля, отличающегося красочным оформлением! Это была простая, но смелая конструкция из геометрических блоков – пещера, возникшая как будто в результате тектонического сдвига, размером с парадный зал. Да, таким можно было представить себе тайное сердце катакомб: серые гранитные глыбы с гигантскими балками из белого хрусталя выступали как стволы поваленных деревьев, а за ними в камине играли языки огромного пламени. И больше ничего, но это было зрелище, захватывающее своей простотой, монумент уединенности. На фоне этого зрелища раздавались резкие звуки знаменитого, пользующегося дурной славой балета Гиназока Иррвита об огненной птице, напоминая музыку из горящего сумасшедшего дома. Так как это был, наконец, он – Призрачный Король!

Или нет. Так как все, что можно было увидеть, являлось всего лишь силуэтами, которые танцевали на стенах, так быстро и неистово, что трудно было сказать, принадлежали они настоящим танцорам или куклам. Я прижался к парапету и перегнулся через него, чтобы ничего не пропустить. Где-то должен был появиться реальный Призрачный Король. Но меня ждало новое разочарование: не впечатляющая огромная марионетка, не шикарный парадный костюм, сшитый из антикварных папирусных лоскутов на мастере балета с гениальной маской – нет, ничего подобного. Никакого ощутимого присутствия главной фигуры. Вместо этого только тени, схемы, силуэты. Это происходило и в следующих сценах: когда Мифорез появился вместе с Гомунколоссом, то у последнего можно было различить лишь очертания тени. Когда они ели вместе за гигантским столом, зловещий властитель исчез в темной части сцены, и был слышен только его повелительный голос, который, я должен согласиться, был довольно впечатляющим. Когда они вместе шли по коридору, то на стене отражалась лишь огромная перемещающаяся тень властителя Замка. Когда Гомунколосс читал свои мрачные монологи, он сидел, глубоко погрузившись в свой огромный трон. Он был почти незаметен, лишь глаза сверкали в темноте. Согласен, что это была мастерская и изобретательная инсценировка, но все же оставалось определенное разочарование, поскольку не удавалось по-настоящему увидеть главного героя.

– Что это такое? – спросил я наконец нетерпеливо, почти раздраженно. – Где кукла, которая изображает Призрачного Короля?

– Ты что, не понимаешь? – спросила в ответ Инацея. – Это вообще лучшая кукла в спектакле.

– Нет, – сказал я. – Я этого действительно не понимаю.

– Они из уважения к нему не стали изображать его в виде куклы! – прошипела она. – Ты должен сам себе его создать. В своей фантазии.

Она постучала кончиками пальцев по своему лбу. Я повернулся к сцене и стал недовольно взирать на Мифореза, который, кажется, разговаривал не с чем иным, как с воздухом.

– Но у меня такое впечатление… что я сошел с ума! – запротестовал я тихо. – Как будто Призрачный Король в самом деле существует только в моем мозгу.

– Это Невидимый театр, – прошептала Инацея и посмотрела на меня взглядом, который показался мне почти фанатичным.

– Невидимый театр? – повторил я, с трудом соображая.

– Новейшее явление в пуппетизме! Не так важно, что представляет Невидимый театр на сцене, – прошептала Инацея. – Намного важнее, что он творит в твоей голове!

Она приложила палец к губам и кивнула на сцену. Я подчинился и снова обратился к происходящему. Поневоле я наблюдал за игрой Мифореза с невидимым Призрачным Королем. Но я упрямо отказывался – скорее из принципа – участвовать в этом глупом публичном эксперименте. Жаль! До сего момента все было так удачно! А теперь они испортили такую важную концовку своими псевдохудожественными уловками. Невидимый театр! Бред какой-то! Я опять начал беспокойно ерзать в кресле.

Но потом, о мои дорогие друзья, произошло нечто противное моей воле. Потому что чем больше я сопротивлялся тому, чтобы создавать в своих фантазиях Призрачного Короля на сцене, тем больше он воплощался в моей голове в реальный образ. Это было как с моей бессонницей: чем настойчивее я пытался уговорить себя, что хочу спать, тем все более бодрствующим становился мой мозг. И чем сильнее были мои опасения того, что я не смогу уснуть, тем скорее я засыпал. И чем больше я подавлял свою силу воображения, тем более могущественной она становилась: сначала я видел Призрачного Короля только как очерченный силуэт в рассеянном свете, как тень, туманную как дух. Но когда мое неудовольствие стало ослабевать, он стал обретать все более конкретные черты. Я видел его разорванное бумажное платье, его величественный череп с искрящимися глазами. Зубцы его печальной короны. Даже крошечные криптические руны на его папирусной коже, хотя я даже не использовал бинокль. А когда-то он был просто здесь, и не надо было в мыслях куда-то переноситься.

При этом мне во многом помог диалог! Он был как хорошая музыка, которую с удовольствием слушаешь, особенно не задумываясь над тем, из какого благозвучия она создана. Великие сценические тексты имеют ритм и мелодию, которые зачастую завораживают публику больше, чем их содержание – взять хотя бы драмы Есиля Уимпшряка. Истинную красоту таких текстов невозможно по достоинству оценить при чтении. Их нужно слушать. По стилю они скорее относятся к музыке, нежели к литературе. И хотя я в действительности имел пару памятных бесед с Призрачным Королем, наши диалоги никогда не были столь элегантны и художественны, в том числе и в моей книге. Автор этих диалогов обладал особым слухом в отношении живой речи и знал, как это надо перенести с бумаги. Это был чистый звук. Я был как на иголках! Мне тоже хотелось это уметь! Правда, я молча признался себе, что дошел до границ своих возможностей, до пределов моего писательского искусства. Но здесь было нечто новое! Совсем молодое искусство, которое я еще, может быть, способен изучить. Пуппетизм! Совокупное художественное произведение, в которое я со своими умениями мог что-то привнести. Это было захватывающе!