Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл

Итак, мы увидели, как каждая из основных структур влияет на формирование маскулинности и фемининности в конкретной среде. И наоборот, эти структуры следует рассматривать в качестве инструментов формирования фемининности и маскулинности как коллективных моделей, масштаб распространения которых выходит далеко за пределы индивидуального социального окружения. Используя концептуальный аппарат, разработанный в Части II, мы перешли от конкретных гендерных режимов к гендерному порядку общества в целом. Далее мы рассмотрим, как на уровне общества в целом формируются его конститутивные элементы, как они между собой связываются и упорядочиваются.

Гегемонная маскулинность и утрированная фемининность

Коротко изложим главный тезис этого раздела. На уровне общества в целом существует некая иерархия между версиями фемининности и маскулинности, в некоторых отношениях аналогичная моделям отношений лицом-к-лицу в рамках институтов. Масштабы вариативности этих версий, разумеется, значительно шире. Поскольку общество в целом – это миллионы взаимодействующих между собой людей, то сама по себе сложность социальных взаимодействий предполагает, что в эти взаимодействия включены также этнические, поколенческие и классовые различия. Но в ключевых моментах организация гендера в таком очень широком масштабе должна в большей степени служить костяком этих взаимодействий и быть более упрощенной, чем человеческие отношения в средах лицом-к-лицу. Формы фемининности и маскулинности, конституированные на этом уровне, стилизованы и обеднены. Взаимодействие между ними разворачивается вокруг одного структурного факта – глобального доминирования мужчин над женщинами.

Этот структурный факт обеспечивает главное основание для отношений в мужской среде, которые определяют гегемонную форму маскулинности в обществе в целом. Гегемонная маскулинность всегда конструируется по отношению к разнообразным подчиненным маскулинностям, а также по отношению к женщинам. Взаимоотношение между разными формами маскулинности составляет важнейшую часть действия патриархатного социального порядка.

Среди форм фемининности не существует гегемонной формы в том же смысле, в каком существует гегемонная маскулинность среди мужчин. Это феномен отмечался и ранее. Так, к подобному выводу косвенным образом пришла Виола Кляйн, проанализировавшая исторические концепции женственного характера (feminine character). Она указывает, что в работах ведущих теоретиков в этой области «не только существуют противоречия по конкретным пунктам, но и в разных работах женщинам приписываются поразительно разные характеристики». Не так давно французский аналитик Люс Иригарэй в своем знаменитом эссе «Ce sexe qui n’en est pas un» («Этот пол, который не один») подчеркнула отсутствие каких бы то ни было определений женского эротизма и воображения в патриархатном обществе.

Однако на самом общем уровне социальных отношений формы фемининности определяются достаточно четко. Основой дифференциации служит именно глобальное подчинение женщин мужчинам. Одна из этих форм определяется через согласие с этим подчинением и ориентирована на интересы и желания мужчин. Я буду называть ее утрированная женственность. Другие формы определяются посредством стратегий сопротивления или форм несогласия. Имеются также формы, которые определяются посредством сложных стратегических комбинаций согласия, подчинения и кооперации. Взаимодействие между этими компонентами – важнейшая часть динамики изменений гендерного порядка в целом.

Оставшаяся часть данного раздела будет посвящена более подробному рассмотрению примеров (cases) гегемонной маскулинности и утрированной фемининности, а также комментариям относительно подчиненных и маргинализированных форм. Последние будут вновь проанализированы в Главах 10 и 12.

Понятие «гегемония» в словосочетании «гегемонная маскулинность» означает социальное доминирование, достигаемое в результате игры социальных сил. Оно касается не только прямого соперничества, основанного на грубой силе, но и организации частной жизни и культурных процессов. (В этом смысле понятие «гегемония» близко анализу классовых отношений в Италии у Грамши, из работ которого я его, собственно, и заимствовала.) Доминирование одной группы мужчин над другой под дулом пистолета или под угрозой лишения рабочего места – это не гегемония. Гегемонией является доминирование, которое заложено в религиозной доктрине и практике, в содержании средств массовой информации, в структурах наемного труда, устройстве жилища, политиках обеспечения пособиями и налогообложения и т. п.

Следует сразу же обратить внимание на возможности неверного понимания гегемонной маскулинности. Во-первых, «гегемония» не связана с доминированием, основанным на силе, но она может с ним сочетаться. И обе формы доминирования действительно часто сочетаются. Физическое и экономическое насилие лежит в основе культурных паттернов (например, избиения «извращенцев») или идеологий, которые обосновывают физическую власть («закон и порядок»). Связь между гегемонной маскулинностью и патриархатным насилием близкая, но не простая.

Во-вторых, гегемония не означает тотального культурного доминирования, полного устранения альтернатив. Она означает доминирование, достигаемое в результате баланса сил, т. е. состояния игры. Другие модели и группы скорее подчиняются, нежели устраняются. Если мы не признаем этого, то не сможем объяснить оспаривание доминирования, которое фактически постоянно происходит в социальной жизни, не говоря уже об исторических изменениях в определениях гендерных моделей на самом общем уровне.

Таким образом, гегемонная маскулинность глубоко отлична от представления об общей «мужской половой роли», хотя это понятие позволяет нам более точно сформулировать некоторые полезные моменты, описанные в литературе по половым ролям. Во-первых, культурный идеал (или идеалы) маскулинности отнюдь не должны близко соответствовать действительным личностям большинства мужчин. На самом деле формирование гегемонии обычно сопряжено с созданием моделей маскулинности, представляющих собой довольно фантастичные образы, как, например, киногерои Хамфри Богарта, Джона Уэйна или Сильвестра Сталлоне. Другой путь – рекламирование реальных моделей, которые столь далеки от того, на что способны обычные люди, что приобретают статус недостижимых идеалов, вроде австралийского футболиста Рона Барасси[22] или боксера Мухаммеда Али.

Если перейти от взаимодействия лицом-к-лицу к структурам, включающим миллионы людей, то более значимыми оказываются те аспекты взаимодействия, которые символизируются достаточно просто. Гегемонная маскулинность носит публичный характер. Когда речь идет об обществе массовых коммуникаций, то возникает искушение считать, что она существует исключительно как публичность. Этим объясняется то, что в книгах о мужчинах 1970 – 1980-х годов, начиная с книги Уоррена Фаррелла «Освобожденный мужчина» и заканчивая книгой Барбары Эренрайх «Сердца мужчин», в центре внимания оказываются медийные образы и медийные дискуссии по поводу маскулинности.

Обсуждение только медийных образов было бы ошибкой. Они не должны соответствовать реальным характерам мужчин, которым в основном принадлежит власть в обществе; в современном обществе это мужчины, составляющие корпоративную и политическую элиту. В действительности правящий класс может позволить себе значительную степень сексуального диссидентства. Ярким, пусть и не очень характерным примером служит та толерантность, с которой относился – будучи советским шпионом – к гомосексуальности других мужчин своего круга британский дипломат Гай Берджесс[23]. Публичный облик гегемонной маскулинности – не обязательно тот, который характерен для людей власти, но тот, который поддерживает их власть и который значительное число мужчин хотят поддерживать. Лишь немногие мужчины являются Богартами или Сталлоне, но многие мужчины единодушны в своей поддержке этих образов.