Сад Лиоты - Франсин Риверс

— Любви, которой, как вам кажется, у меня нет? — Дав волю своему гневу, она почувствовала себя уверенней. Как пастор смеет говорить с ней о таких вещах? Пламя негодования разгоралось все жарче, по мере того как она перебирала в памяти всех, кто когда-то причинил ей боль обидным словом.

Всю жизнь она страдала от людей. Даже пастор не потрудился разделить ее боль и печаль. Куда подевалось его христианское сострадание? В чем заключается его помощь? Уж не считает ли он справедливым наказанием бессовестное отношение к ней дочери и мужа? Разве не Библия говорит о том, что надо почитать свою мать?

Губы ее дрожали.

— В полном отчаянии я пришла к вам за помощью, а вы осмеливаетесь подвергать сомнению мою веру в Иисуса! — Ее голос набирал силу. — Трудно переоценить все мои заслуги перед церковью. Так как же вы смеете требовать от меня какой-то особой веры?! — Она крепко сжала руки, подавляя в себе желание осыпать его проклятьями.

— Я пастор, Нора, и призван Богом для того, чтобы помочь заблудшей овце вернуться в стадо.

— Да не я эта заблудшая овца! Скажите лучше об этом Энн-Линн. Вы так ничего и не поняли!

— Напротив.

Трясущимися руками Нора схватила с кресла свою сумочку.

— Мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем прийти сюда. Что вы понимаете в сострадании?

Она выскочила из кабинета и пронеслась мимо секретарши пастора, которая, оторвавшись от компьютера, проводила посетительницу удивленным взглядом. Нора, даже не взглянув на нее, кинула церковь и решительными шагами направилась к своему «лексусу». Оказавшись на сиденье, она захлопнула дверцу и так резко повернула ключ зажигания, что мотор взревел, и машина рванулась с места. Когда Нора сворачивала на главную магистраль, навстречу неожиданно выскочил старенький «форд». Визг тормозов и громкие предупредительные гудки ее машины смешались с проклятиями:

— Старый осел! Кто их только выпускает на дорогу!

Больше часа она гоняла по улицам, пока, наконец, не решила заехать в супермаркет. Она непременно должна все обдумать. Наверное, ей станет легче, если она купит себе что-нибудь новенькое. Что-нибудь зеленое. Фреду нравится зеленый цвет. Нет, лучше синее. Она любит синее.

Нора бродила по отделам, рассматривая товары, но не могла нечего выбрать. В итоге, измученная и подавленная, она купила в кафе сладкую булочку и чашку кофе, села за свободный столик и став смотреть, как мамаши играют с детьми, как подростки смеются, заигрывая друг с другом, почтенные дамы обсуждают что-то и юна мама в укромном уголке воркует со своим малышом.

Дрожащими руками она подносила чашку к губам и маленькими глотками отпивала горячий кофе. Такой одинокой она давно себя не чувствовала.

Дерево познается по плоду[19].

Кажется, она слышала подобные изречения от матери, которая сыпала ими к месту и не к месту.

«В хорошей почве — сильные корни…»

«Без правильного ухода куст не зацветет…»

«В удобренной земле все растет лучше».

Нору никогда не привлекало садоводство.

«Пойдем со мной в сад, Эйлинора. Я хочу научить тебя…»

Чему она хотела научить? Ковыряться в земле? Подвязывать виноград и выращивать овощи, которые она все равно не станет есть? Прививать деревья? Отделять саженцы абрикоса или сливы? Кто захочет возиться с ними, когда в питомнике за пару баксов можно купить точно такие же? Матери не было дела до того, какие у нее интересы. Как ни разу мать не брала ее на концерты или балет, так не замечала, что дочь с нетерпением ждет дня своего возвращения в колледж.

Сад был ухожен, и на это у матери всегда хватало денег, зато их никогда не хватало на собственную дочь. И как только Нора стала достаточно взрослой и самостоятельной, она пошла на склад текстиля и в свободное время училась работать на швейной машинке. Бабушка Рейнхардт к тому времени уже показала ей, как шить одежду, и в школе на уроках домоводства она совершенствовала свое умение. Ни одного необработанного шва не было на ее платьях. Стежок к стежку, клеточка к клеточке, удачно подобранные аксессуары. Слава Богу, она была наделена талантом, и сшитая ее руками одежда ничем не уступала той, что продавалась в универмагах. Когда Нора училась в старших классах, никто из ее друзей не догадывался, что свои шикарные платья она шила сама.

Нора вспомнила один яркий момент из своей школьной жизни.

Мисс Уэнтворт, ее преподавательница домоводства, объявила, что у Норы талант дизайнера. Эта похвала согрела ей душу, хотя никаких иллюзий насчет продолжения обучения в Нью-Йорке или в местном колледже у Норы не было.

Тогда-то она и дала себе слово, что когда-нибудь будет покупать для себя и своих детей все только в самых дорогих магазинах, и у ее семьи будет то, чего сама она была лишена в детстве. Ее дети будут жить в красивом доме, в престижном районе, одеваться в лучших магазинах, заниматься танцами, ходить на концерты и балет, посещать музеи, выезжать на пикники и, наконец, получат диплом бакалавра. Уж они-то будут иметь все, что только можно купить за деньги.

Дорого обошлось Норе это обещание, но она выполнила его. Первый муж сбежал от нее, испугавшись ответственности; второй ни в чем не соглашался с ней. Но она ни разу не дрогнула. Даже неблагодарность детей не сломила ее решимости. Разве она их не превозносила? Разве не злило Фреда то, что она ставила Энни на первое место? Нору так потрясло бунтарство дочери, что она забыла о своем супружеском долге. Понимала ли Энни, на какие муки мать шла ради нее? Нет, конечно, не понимала. Ей вообще было наплевать на всех. Все годы, что Нора водила дочь на занятия танцами, музыкой, гимнастикой, корпела с ней над уроками, печатала и рассылала прошения, приводила в порядок документы, самое большее, что она слышала от дочери — это сдержанное «спасибо, мамочка». А что уж говорить о деньгах! Тысячи долларов были пущены на ветер! На эти деньги, потраченные на неблагодарную дочь, Нора могла бы объехать весь мир!

Дерево познается по плоду.

Отчего эти слова отзываются в ее сердце такой болью? Почему они не выходят у нее из головы?

Сьюзен сидела на стуле и плакала:

— Ну зачем только Рауль попросил меня присматривать за Барнаби! Смотри, Энни, сейчас он умрет.

Энни положила сумочку на стол и подошла к клетке с попугаем.

— Привет, Барнаби. Привет, мой хороший.

Но Барнаби не сновал по жердочке, как обычно, и не говорил ничего забавного. Он даже не двигался. Попугай сидел неподвижно совсем не похожий на себя. И правда, Энни никогда не видела его таким взъерошенным.

— Интересно, что же с ним случилось?

— Я знаю что. Я — полная идиотка! Меня убить мало!

Энни взглянула на Сьюзен.