Факультет закрытых знаний - Маргарита Блинова

Чего? Не думает же он, что после всего случившегося у меня останутся силы, чтобы вскочить и рвануть в неизвестном направлении?

– Мими… – тихо шепчет он, и я с неохотой открываю глаза.

Наши взгляды встречаются.

Итон лежит так близко, что кончик его носа практически касается моего. Он улыбается, а еще у него снова эти пугающие вертикальные зрачки, от которых мурашки ползут по коже.

– Мне они тоже не нравятся, – шепчет он, словно прочтя мои мысли.

Ректор поднимает руку, осторожно убирает черную прядь с моей щеки и смущенно улыбается. Это смущение настолько непривычно для того Итона-Бенедикта, которого я привыкла видеть, что кажется на его загорелом лице чем-то нереальным.

Итон еле слышно фыркает от смеха и тянется ко мне.

– Еще не все… – ощущаю горячий шепот на своих губах, а затем мягкое касание.

Наше дыхание смешивается, и я снова растворяюсь в Итоне. Путешествуя по его памяти, с удивлением открываю для себя, что один и тот же человек может быть таким разным, таким интересным, таким глубоким. Он испытал, увидел и осознал столько всего, что моя собственная жизнь по сравнению с его кажется чертовски ограниченной и небогатой на события. Словно большую часть своего времени я отправила каннису под хвост!

– Так-с… Так-с… Так-с… – в какой-то момент слышим мы бабушкин голос, но если меня появление родственницы не слишком заботит, то Итон-Бенедикт реагирует на ее появление агрессивно.

Я чувствую, как меня выпускают из крепких объятий, и перестаю ощущать близость горячего тела, так сладко пахнущего солью, свободой и жизнью. Пытаюсь понять, чем так сильно его разозлил бабушкин «так-с», но та удивительная связь, что была между нами, нарушается, и я остаюсь одна. Меня заботливо укрывают теплым тяжелым одеялом и, даже не узнав моего мнения на этот счет, погружают в сон…

Черная стремительная тень подобно самой смерти незаметно пронеслась по высокой траве, повалилась на спину и принялась кататься по земле. Кошачьи боги! Как же хорошо снова почувствовать себя живой! Нет, не так! Как же невыразимо приятно почувствовать себя самой собой!

– О любимая моя! – донеслось справа.

Парда перевернулась на живот и навострила уши. Через невысокий кустарник на краю зеленого островка рая кто-то проламывался. Причем с таким грохотом и шумом, что захотелось накрыть чувствительные уши лапами. Но хуже всего было счастливое повизгивание «Любимая!» – которое издавал этот невероятно шумный субъект.

Заинтересованная до крайности, я приподняла голову и с интересом приготовилась ждать, кого же нелегкая принесла на мою райскую поляну.

Что-то очень громко хрустнуло, потом раздалось уже порядком поднадоевшее «Любимая!», и перед моими удивленными очами предстало нечто.

– Ты кто?

– Такс, – ответило существо, чуть ли не до земли свесив розовый язычок, и завиляло хвостом. – Бабушкин такс!

– М-м-м… А почему розовый?

– Так влюбленный!

Я еще раз оглядела безобразие нежно-розового цвета, короткие лапы, длинные уши, несуразное тело, вспомнила крики «любимая» и сглотнула.

– И что теперь? – почему-то охрипнув, уточнила я.

– Как – что! – подпрыгивая на передних лапах, заявило влюбленное нечто. – Сейчас я тебе стихи почитаю, недолго. Где-то с полчасика. А вот потом будем делать котонят.

– Кого? – ужаснулась я перспективам.

– Детишек, – сообщил бабушкин такс. – Ну, котенок плюс щенок получается котоненок. Во множественном числе – котонят!

Я сглотнула и начала незаметно отползать.

– Во множественном?

Мне плохо! Меня сейчас удар хватит от одной только мысли!

– Ну да! – заявил розовый оптимист. – Ты не думай, у меня будка просторная, а внутри подстилка из велюра. Зиму пока так обойдемся, а весной я пристройку начну делать. Ну, чтобы детки на шее не сидели. Ты только представь: я, ты, четверо котонят! Сказка, а не жизнь!

Как по мне, нарисованные картинки не сказка, а самый настоящий триллер!

– Бабушка-а-а-а-а! – заверещала я и понеслась со всех ног прочь.

– Стой! Куда же ты!

И вот теперь черная смерть стремительно несется среди зеленых зарослей и то и дело оглядывается. Звери шарахаются в стороны, птицы взмывают в небо – никто не горит желанием встать на пути парды, – но черной кошке все равно.

– Дорогая! Любимая! Ну куда же ты! Подумай, какого удивительного оттенка будет шерсть у наших малышей!

Тихо взвизгнув, парда помчалась еще быстрее, но духи леса сегодня были не на ее стороне… Не пробежав и метра, черная смерть угодила на влажный участок раскисшей глины, проскользила по ней на передних лапах и со звучным чавканьем угодила мордой в коричневую жижу.

– Любимая! – послышалось из-за высокой травы.

Зараза! И как он на своих кривых микроскопических лапах ухитряется так быстро бегать?

– О, свет моего сердца! Миллион звезд на черном бархате неба! – патетически заявил розовый такс, возникая перед носом парды. – Ты так прекрасна!

И он… вернее, это… этот… Короче, бабушкин такс попытался лизнуть меня прямо в грязный нос. Не выдержав, я вздрогнула и проснулась.

Широко распахнув глаза, нахмурилась, увидев незнакомый потолок, и огляделась. Спальня была чужая, мебель, вещи – все вокруг меня было чужим, но запах определенно мой… Точнее, мой и в то же время не мой.

Я нахмурилась, пытаясь понять, с каких пор порядочные парды начали пахнуть морской солью, но сбилась, сообразив, что кто-то держит мою правую руку. Повернув голову, я только теперь заметила, что на полу, у изножья кровати, сидит парень и, привалившись головой к краю матраца, дремлет, не выпуская моей руки из своих горячих пальцев.

Сощурив глаза, я едва не захихикала. Просто не каждый день видишь на прикроватном коврике своей постели (не своей, конечно, но опустим детали) скрюченного в три погибели младшего наследника – самого принца Райвиля!

С другой стороны – хорошо, что не розового от любви бабушкиного такса!

От ужаса встретить это нечто в реальности я вздрогнула и… разбудила Джерома.

– Привет, – сонно моргая, сказал тот. – Как себя чувствуешь?

Я пожала плечами и неожиданно улыбнулась.

– Только не говори, что ты так беспокоился, что решил караулить все утро.

Джером приподнялся, опустил голову и потерся щекой о мою руку.

– Я здесь трое суток, – не глядя, сказал он.

Пока я переваривала временные нестыковки, этот наглец королевского рода встал, быстрым движением скинул ботинки и лег рядом.

– Эй! Ты, часом, не обнаглел, королевич?

– Нет, – нисколько не усомнившись в своем праве, ответил Джером, совершенно по-хозяйски обнял меня и пристроил мою голову у себя на плече. А потом еще имел наглость пожаловаться: