Наш дом – СССР - Виктор Сергеевич Мишин

Не успев войти в квартиру, услышали телефонный звонок, раздающийся изнутри. Спеша открыть двери, я размышлял, сколько таких звонков было в наше отсутствие? Надо в следующий раз просто выключать телефон, а то соседи начнут бурчать.

— Алло, — сняв трубку, ответил я, пытаясь угадать собеседника.

— Наконец-то! Живо на завод! — голос Дерунова, встревоженный до крайности, никогда еще не слышал, как он кричит.

— Так время семь вечера? — удивился я в ответ.

— Ты не слышал? Бегом!

— Понял, скоро буду, — ответил я и пожал плечами.

— Что случилось? — подошла Катя.

— Понятия не имею, завод, что ли, взорвался? Паша орал, как стадо бизонов. Я побежал, разберете тут сами, хорошо?

— Беги, я поесть приготовлю.

— Я позвоню перед выходом.

Выйдя на улицу, поспешил к остановке автобуса. Ходит он нечасто, но часов до девяти шансы уехать есть всегда. Минут через десять подошел довольно пустой ЛиАЗ, и, сунув монетку в приемник, я оторвал билет, покрутив рукоять. Ехать недалеко так-то, всего-то пяток остановок, просто снегу намело, и идти, да еще после тяжелой дороги из деревни, неохота было.

Первое, на что обратил внимание у проходной, спущенные флаги. Да быть не может! Никогда не видел, чтобы их спускали. Иду на проходную, получая пропуск, замечаю глаза вахтерши, мокрые от слез. Спрашивать не собираюсь, но ясно, что кто-то умер скорее всего. Хорошо, что с Павлом Федоровичем я разговаривал по телефону полчаса назад, иначе подумал бы именно о нем.

У кабинета директора стояла суета, куча народа, начальники цехов и отделов, секретарь бегает как наскипидаренная. Блин, меня-то он зачем вызвал, если так занят?

— Елена Алексеевна, здравствуйте, — поздоровался я с секретарем, — Павел Федорович у себя, я так понимаю?

— Да, здравствуйте, Александр, у себя. Велел пустить, как прибудете. Проходите, — эта не заплаканная, но тревога в глазах явная.

— Весь завод там, что ли? — тихо спросил я. Зачем я там нужен? Я ж не начальник цеха!

— Ой, такое случилось, собрали всех. Идите же скорее.

Открыв обитую дерматином дверь, потянув на себя, толкнул вторую, что была внутри. Охренеть. Небольшой кабинет директора моторного завода был просто набит битком.

— Итак, товарищи, завтра состоится общегородское траурное шествие и небольшой митинг, начало в двенадцать часов, довести до всех работников завода, что завтра должны быть на процессии представители от каждого цеха.

Хрена себе размах, выгнать на какое-то шествие в город несколько тысяч рабочих, у нас что, революция? Да ну, Шелепин бы не успел, да и не станет он устраивать кровавую баню, не тот человек.

— Всем всё понятно? Довести до рабочих, завтра жду плакаты и венки. Можете разойтись. — Павел Федорович поставил задачи, но я никак не мог взять в толк насчет себя, поэтому, толкаясь, выпуская людей из кабинета, я просочился к столу директора.

— Здравствуйте, Павел Федорович, — взглянул я на Дерунова.

— Явился наконец. Тебя тоже касается. Берешь своих…

— Кого? — удивился я.

— Ну, Горина своего подтолкни, чтобы людей оповестил, завтра у нас состоится траурное мероприятие.

Я обернулся посмотреть, все ли вышли, и убедившись, что за последним закрылись двери, спросил наконец:

— По кому, Павел Федорович?

Директор взлетел со своего места и отчитал меня.

— Залез в свою деревню, ничего не знаешь, а должен! Вчера вечером скончался Михаил Андреевич Суслов, не успели отправить соболезнования, как следующая новость, скоропостижно, от тяжелой болезни… Николай Викторович Подгорный.

Я охренел. Больше и сказать нечего. Я всё сразу понял. Что скрывается за скоропостижностью, мне известно лучше кого-либо. Перед праздниками я звонил Железному Шурику и поздравил, тот же в ответной речи пожелал мне встретить Новый год с хорошими новостями. Это типа, я радоваться должен? Не, ну стариков убирать было нужно, и я даже догадывался, что кое-кто из них отправится на покой не совсем от старости или болезни, но чтобы так, да еще сразу двоих! Надо звонить, срочно. Стоп, а что мне скажут по телефону? А ничего. Могут еще и послать куда-нибудь подальше. Ай да комсомольцы, ай да сукины дети. Что же они затеяли? Ведь после первой же встречи меня мучил только один вопрос. Как? Да, я рассказал о будущем нужным людям. Да, они вроде как согласились действовать. Но меня терзал один и тот же вопрос, как они смогут пробиться во власть, когда в ЦК не только их люди? Они же не смогут взять большинство на пленуме, который скорее всего состоится в срочном порядке не сегодня, так завтра, они же не у власти, как они надеются пробиться?

Почти в одиннадцать часов вечера вновь зазвонил телефон.

— Нужен срочный разговор, когда сможешь приехать? — без приветствия спросили меня.

— Завтра вечером выеду, утром буду, — ответил я в трубку.

— Сразу ко мне, адрес знаешь! — трубка запищала.

— Фигасе каша заварилась…

— Точнее, — Катя с легким укором взглянула на меня, — ты заварил.

— Может, и так, может, и так, — пробормотал я.

Все эти панихиды, поминки, митинги, как я все это не люблю, кто бы знал, а? Три часа на морозе, хоть и небольшом, топтались, слушали речи и морщились, тяжело. А люди реально соболезновали. Они ведь не знают, кто есть кто, каким человеком был умерший, что реально сделал для страны, а сколько НЕ ДАВАЛ делать, эх, да и не надо это знать народу.

После всех мероприятий помчался на вокзал за билетом, Катя решила не ездить, поеду один. Были только плацкартные, но не страшно, переживу. Супруга собрала и долго причитала, умоляя не влезать в криминал. Обещал, а сам думал, что поздно пить боржоми, уже залез. Причем этот криминал не идет в сравнение с моими шалостями здесь, в Рыбинске.

Дорога оказалась легкой, в этот раз я тупо спал всю ночь, а утром проснулся под разговоры попутчиков. Оделся, выпил чаю, а спустя полчаса поезд остановился, и я сошел на перрон. Блин, надо было попросить встретить меня, было бы проще, а так добирайся как хочешь! Попробуй поймай такси у вокзала, когда поезд только пришел, желающих много. Все же повезло, ехали втроем, таксисты берут попутных, в одиночку тут редко когда ездят. Москва была в трауре, это ощущалось, едва вылез на Кутузовском проспекте. Флаги спущены, людей, что всегда наполняют улицы столицы, почти нет. Москву еще не засыпают реагентами, как в будущем, поэтому она красивее сейчас, чем была грязной осенью, но все равно мне Рыбинск как-то милее. Здесь, в этом страшном, насквозь пропитанном властью городе буквально пахло какой-то казенщиной.

— Наконец-то! — открыл мне дверь