Париж в августе. Убитый Моцарт - Рене Фалле

— Все равно они теперь найдут меня. Машины у меня нет, осталась только чековая книжка. А для убийцы это непростительная глупость подписывать чеки своим собственным именем.

— У меня есть деньги, Уилфрид.

— Недостаточно, чтобы подкупить кого-нибудь. Люди стоят очень дорого. Нет, Кароль, это конец.

Остальные не обращали на них больше никакого внимания, смакуя подробности аварии, пересказывая события еще нескольким головам, высунувшимся в окна. Кароль дрожала.

— Вы замерзли?

— Я боюсь.

— Я тоже. Мы сделали ставку на неверный номер. Мсье Глак обрушился на нас с огромной высоты нашей несчастливой звезды. Из-за такого невезения, я уже почти начинаю верить в Бога.

— Не говорите больше о нем плохо Уилфрид. Теперь я не смогу обойтись без него.

Несмотря на подавленное настроение, он насмешливо посмотрел на нее, потом усмехнулся:

— Когда молоток бьет мне по пальцам, я не бросаюсь с восторгом целовать его.

Глак злобно поглядывал в их сторону, Глак, этот ничтожный коротышка, карающий меч в руках «провидения», как сказали бы в древности. Глак повернул голову к Поку:

— Я позвоню жене. Пок, у вас есть комната?

— Да. Я полагаю, что мадам и мсье тоже нужна комната?

Уилфрид взял его под руку:

— Мне нужно две комнаты.

Хозяин кафе раскрыл глаза от удивления.

— Дело в том… у меня осталась только одна, потому что мсье Глак занял другую.

— У вас, в самом деле, не найдется для меня двух комнат?

— Нет. У меня их всего три, а третью занимают туристы.

— Но в этой комнате, по крайней мере, две кровати?

— Нет.

— Честное слово, вы это делаете нарочно! — взорвался Уилфрид.

Пок на секунду замер от удивления, но тут же молодцевато подмигнул:

— Прошу прощения, но зачем вам нужны две комнаты или две кровати. На вашем месте, я вполне бы удовольствовался одной, и к тому же не слишком широкой!

Уилфрид поднял на него ледяной взгляд. Пок забормотал:

— Простите, простите.

— Проводите нас в эту комнату.

Он ничего не сказал Кароль, которая уже вынула из машины маленький чемодан. Большинство зевак разбредались по домам, продолжая по дороге судачить о происшествии. Водитель грузовика одолжил Глаку аварийные знаки. Теперь вокруг двух разбитых машин светились эти треугольники, покрытые люминесцентной краской.

Пок, Глак, Кароль, Уилфрид и еще двое самых стойких свидетелей аварии вошли в кафе. Уилфрид сел за стол в глубине зала. Кароль послушно устроилась напротив. Ее руки все так же дрожали.

— У вас есть виски?

— Что?

— Ну… что-нибудь спиртное?

— Что например?

— Все равно что.

Трое остальных присутствующих постучали пальцем по лбу, давая Поку понять, что пассажиры «лянчи» переживают сильный шок. Уилфрид одним глотком осушил свой стакан.

— То же самое.

Он опять выпил.

— Еще? — хихикнул Пок, явно забавляясь.

— Да.

Когда хозяин кафе отошел от их стола, Уилфрид сказал:

— Кароль, я в отчаянии, но в нашем распоряжении только одна комната с единственной кроватью.

— Что?

— Я буду спать в кресле. Сказать по правде, в кресле или нет, вряд ли я смогу уснуть.

— Я тоже не засну.

Взгляд его блуждал по пустому кафе, и он все повторял:

— Конец, Кароль, конец.

Он сгорбился от жуткой усталости. Под глазами пролегли глубокие морщины. Глак разглагольствовал около стойки. Кто он такой, этот Глак. Рок? Торговец птицей? Столяр? Аптекарь? Дурак. Тупица. И вовсе это не ирония судьбы — столкнуться с тупицей. Наоборот. «Семь бед — один ответ. Ему стоило бы разбиться насмерть, — сетовал Уилфрид. — Тогда я хоть что-то сделал бы полезное».

На задней стене кафе были нарисованы хоккеисты с тонкими ногами и большими головами. Уилфрид прикончил третий стакан. Ночь была липкой, как эта вишневая водка.

Врач широко зевнул, даже не потрудившись прикрыть рот рукой. Взглянув в эту разинутую пасть, санитар, сидевший напротив, свернул газету. Больница с царящим в ней жутким безмолвием была как бы преддверием к кладбищенской тишине. Практикант наконец закрыл рот. Теперь зевнул санитар, но по всем правилам этикета, и проворчал:

— Подумать только, тот, воскресный покойник, вот уже четыре дня, как все еще здесь.

— Он вам мешает?

— Да дело не в этом. За него заплачено. Просто не место ему здесь, в ящике холодильника. Покойники для того и существуют, чтобы их хоронили.

— Подождем вдову.

— И где она, вдова?

— Уехала с другом своего мужа.

Санитар каблуком раздавил окурок с такой злостью, словно это был скорпион, и процедил сквозь зубы:

— Быстро она. Эти преданные жены не уважают ничего. Даже смерть. Я считаю, что она могла бы сначала похоронить мужа, а уж потом бежать с другим.

Практикант опять зевнул, а потом многозначительно изрек:

— Они испугались. Когда я сказал об административном расследовании, я сразу увидел, что друг покойного испугался.

— Чего?

— Он сообразительней, чем вы, Маскарани. Поскольку он был любовником вдовы, он сразу понял, что его ожидают неприятности. В принципе, мужья, которые падают со скал, не падают сами по себе. Им помогают. И, если бы не вы…

Санитар подавил зевок:

— Что, если бы не я?

Они вошли в отведенную им комнату. Уилфрид поставил бутылку вишневой водки на шаткий столик. Кое-где со стен клоками свешивались оторвавшиеся обои. Кароль отдернула занавески и открыла окно. Воздух был жаркий, отвратительно липкий, весь пропитанный вишневой водкой. Уилфрид бросил куртку на стул.

— Если вы хотите раздеться, Кароль, скажите мне. Я выйду в коридор.

— Спасибо. Но я не хочу спать.

Он открыл кран и долго сливал воду, прежде чем подставить под струю стакан для полоскания.

— Осужденные никогда не хотят спать, — сказал Уилфрид, тяжело опускаясь в кресло.

Кароль легла на кровать — руки за голову, устремив глаза в потолок, засиженный мухами. Одну за другой, она сбросила туфли, которые с гулким стуком упали на пол. Плакать ей совершенно не хотелось. Они добрались до конца. И близость этого конца успокаивала ее. Она осознавала его неизбежность. Несмотря на ободряющие слова Уилфрида, чтобы она стала делать в этом Танжере? Сейчас у нее даже возникло желание промурлыкать какую-нибудь песенку. Кароль вздрогнула от звука открываемой пробки.