Вальсирующие со смертью. Оставь ее небу - Михаил Март

висела винтовка с оптическим прицелом, заряженная шприцем со снотворным. Таким оружием пользуются охотники африканских заповедников, которые отлавливают крупных хищников для зоопарков.

Перед тем как взобраться на свое просмотровое место, Ник–Ник завалил дерево в сотне метрах от дачи, где шла дорога к Рождествено. Теперь там проехать невозможно. Правда, сначала он пропустил машину Добрушина с Катей, а потом завалил путь к отступлению. Огромная береза подгнила у корней, и ее падение можно посчитать закономерным. На этот счет Ник–Ник не беспокоился. С другой стороны поселка в кустарнике стоял купленный им недавно джип. Машина не новая, недорогая, но необходимая. А еще в трех километрах его ждал мотоцикл с коляской, также замаскированный. В коляске под брезентом покоилось колесо от «шкоды», которое соответствовало стандартам колес «фольксвагена».

Когда Добрушин и Катя зашли в дом, Ник–Ник перемахнул через забор и прикрепил чип к внутренней стороне переднего левого колеса. Закончив все приготовления, он взобрался на дерево и приготовился к работе. Вооружившись биноклем, наблюдатель прильнул к оптике и затаил дыхание.

Шампанского на столе не было. Катя терпеть не могла бабские напитки и предпочитала коньяк. Правда, в отличие от предыдущих случаев, на скатерти появилась ваза с розами. Ради дела Добрушин разорился. Желание женщины для него закон, пока женщина является плодоносящим деревом.

— И все же в тебе есть что–то такое необычное, — рассуждал Добрушин, разливая коньяк в рюмки. — То, что я не встречал в других женщинах.

— То, о чем ты говоришь, со знаком плюс или минус?

Катя осматривалась по сторонам, но по ее выражению лица трудно было понять, нравится ей здесь или нет.

Эта дама во всем казалась Добрушину загадочной и непонятной.

— Мне все в тебе нравится.

— Ох–ох–ох! Приятно слышать, но я еще не таю как свечка.

Она встала, взяла с камина свою сумочку, достала из нее телефонную трубку и, забыв закрыть, бросила ее обратно на камин.

— Вот тебе подарок от меня. Сотовый телефон. Сзади наклейка с его номером. На счету пятьсот баксов. Как кончится, заплачу еще. Но я хочу разговаривать с тобой тогда, когда мне в голову взбредет, а не ждать твоего звонка. Такой расклад тебя устраивает?

— Ты щедрая женщина.

— Я такая, какая есть. Не привыкла отказывать себе в удовольствиях.

— Я уже понял. Не имею ничего против. К сожалению, сам себе я не могу позволить такую роскошь. Но скоро мы можем поменяться местами.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнул. Твое богатство меня не интересует. Ты меня интересуешь с другой стороны.

— Готов проявить себя со всех сторон.

— Всему свое время. Деньги я тебе привезла, они в сумочке. — Катя подошла к окну и открыла его. — Какой здесь чудный воздух. Просто сказка. — Повернувшись к нему, она спросила: — Надеюсь, потолок не обрушится нам на голову. Хибара требует серьезного ремонта.

Он ее почти не слышал. Добрушин не мог оторвать взгляда от сумочки, из которой торчала пачка купюр и рукоятка пистолета. Он не мог спутать ее ни с чем другим.

Добрушин подошел к комоду, включил проигрыватель и поставил пластинку. Заиграл вальс. Мягкий, мелодичный, ласковый, но эта музыка действовала на него совершенно иначе. Он чувствовал прилив крови, мышцы напряглись, и в эту минуту он напоминал тигра, готовящегося к прыжку. В воспаленном мозгу возникали образы обнаженных женщин, и ему хотелось вспарывать им животы и душить. Он не понимал, что с ним, но безобидная музыка будила в нем звериные инстинкты. Когда пластинка заканчивалась, волна ярости отступала и он успокаивался, но дыхание еще долго оставалось порывистым, а пульс учащенным.

— Давай потанцуем? — предложил он, глядя на сумочку из крокодиловой кожи.

— С ума сошел. Вальсы будешь отплясывать со старыми клячами. Мне ритм подавай. А потом, у меня нет настроения к танцулькам.

Он подошел к комоду и взял сумочку.

— Ты позволишь?

— Конечно. Можешь взять свои деньги. Только на такси мне оставь. Ты сейчас хлебнешь еще пару рюмок и потащишь меня в постель, а я не в том настроении. Сегодня я не останусь. Предпочитаю выспаться дома.

Он вынул пистолет и осмотрел его.

— Серьезная штука. Стоит на вооружении израильской армии.

— Слишком серьезная, так что будь осторожен. Может выстрелить.

Он положил пистолет на камин и вынул деньга.

— Сколько здесь?

— Десять кусков. К концу месяца вернешь. Я взяла их из кассы. Подруга вернется из отпуска, деньги должны лежать на месте.

— Об этом не беспокойся. Я человек слова.

— А куда ты денешься.

Эти слова резанули его. «Куда ты денешься?» Куда надо, туда и денется. Никто не может ограничить его свободу. Никто не смеет ему указывать и учить. Он независим и сам знает, как жить. Такое обострение самолюбия он раньше не испытывал. Все происходило оттого, что он в последнее время начал испытывать дискомфорт. Перестал спать по ночам, раздражался по пустякам, и главное, что подкашивало его уверенность в себе, — он перестал понимать, что с ним творится и что творится вокруг. Его окружали сплошные тайны, мистические, непонятные, из ряда вон выходящие загадки. Будто над ним стояла какая–то третья сила, способная управлять его судьбой и подводить его к пропасти, как слепых на картине Брейгеля.

Он вновь взял в руки пистолет и повернулся лицом к Кате.

— А если я выстрелю?

— Вся деревня сбежится, сделай музыку громче.

Она засмеялась. Семен вынул обойму.

— Да, штука серьезная.

— А ты думал, я с пугачом ходить буду, когда ношу в сумочке такие деньги! Я умею за себя постоять.

— Да, ты баба не промах.

Он вставил обойму на место и передернул затвор.

— Роман, прекрати. Это не игрушка. Положи пистолет на место.

Он вытянул руку и нацелился ей в грудь.

— Нажал на спусковой крючок — и нет человека.

Катя криво усмехнулась.

— Если бы это было так просто. Туг одной храбрости мало. Нужна жажда свершения. Уверенность, фанатизм…

Она не договорила, он выстрелил. Выстрелил трижды, не забыв при этом сделать звук проигрывателя на полную мощность. Две пули легли в цель, третья, как он думал, вылетела в открытое окно. Катю снесло, будто на нее накатила огромная волна. Она отскочила назад, ударилась о стену и рухнула на ковер. Ее грудь была разорвана пулями в двух местах, кровь заливала белую шелковую блузку.

Добрушин отвернулся. Не глядя на труп, он подошел к столу и выпил несколько глотков коньяка прямо из горлышка.

Он еще не сознавал до конца, что сделал, но мысли бежали вперед. У него нет черной пленки, и он панически боялся того места, где хоронил своих женщин. За последние