Парижане. История приключений в Париже - Грэм Робб

Париж, воскресенье 23 июня 1940 г.

5.45. Огромное облако дыма, заполнявшее собой улицы на протяжении нескольких дней, – из которого, как говорили, на южное побережье Англии выпал дождь с сажей, – наконец ушло. Оно появилось и исчезло безо всякого объяснения и унесло с собой из Парижа всю жизнь. Казалось, город готовился к большому событию, на которое никто не был приглашен. Двое часовых у Могилы Неизвестного Солдата всматривались в низкий утренний туман на Елисейских Полях и не видели ничего, что двигалось бы, за исключением флагов со свастикой и серых голубей.

В десяти километрах на дальнем конце улицы Ла-файет со стороны Ле-Бурже появилась машина. За ней следовала другая, а за той еще три автомобиля, образуя небольшую свиту из пяти седанов. Кожаный верх на них был откинут назад, и, когда машины громыхали по булыжной мостовой, головы пассажиров в них подпрыгивали абсолютно синхронно.

Это была бесконечная улица в пригороде, выдающая себя за авеню, без какой-либо точки назначения. Здания по обеим сторонам усиливали шум моторов. Все они казались пустыми, их окна были либо закрыты ставнями, либо замазаны синей краской. В одной из машин стоял человек с кинокамерой. И хотя утренняя дымка все еще стелилась по земле и город показал еще только свои очертания, день обещал быть идеальным для съемки.

Когда они проезжали контрольно-пропускной пункт, были отданы громкие команды. Фюрер сидел рядом с шофером во второй машине вместе с Брекером, Гисле-ром и Шпеером, которые разместились на задних сиденьях. От самого аэропорта он хранил молчание, и, когда Брекер отрывал взгляд от убегающих назад дверей домов и переводил его на человека, сидящего на пассажирском сиденье, он видел, что фюрер сидит сжавшись, почти съежившись в своем сером кителе. Казалось, призрачное зрелище угнетает его. Брекер подумал, что это признак его необыкновенной чувствительности и безошибочной способности сосредоточиваться на самом важном и предавать остальное забвению.

Перемирие еще должно было вступить в силу. В любой момент из одного из тысяч окон снайпер мог целиться из пулемета. Возможно, маршрут был выбран таким, потому что ни в какой другой части Парижа нельзя было проехать так далеко в сторону центра, не минуя что-нибудь, представляющее интерес. Мимо промелькнули километра три жилых домов, прежде чем над крышами вдруг вырос задний фасад Оперы.

Внезапно Брекера озарило, что это не тот маршрут, план которого он составил, и что фюрер, вероятно, изучил тот документ, который он передал на рассмотрение в Брюли-де-Пеш, и отверг его. Они приблизились к зданию Оперы сзади между двумя угловыми домами и проехали вдоль восточной стороны, словно желая застать его врасплох. Свернув на пустую площадь, они увидели двух немецких офицеров, которые ожидали их на ступенях. Фюрер выскочил из машины и вбежал в здание.

Внутри горели все лампы. Золотые отражения плясали на мраморе и позолоте, отчего пол выглядел предательским, как лед. Седовласый смотритель повел их наверх по монументальной лестнице.

Человек, который сидел минуту назад в машине сгорбившись, был почти неузнаваем: фюрер буквально трясся от возбуждения.

– Замечательные, единственно прекрасные пропорции! – кричал он, размахивая руками, как дирижер. – И какое великолепие!

Смотритель молча стоял рядом в ничего не выражающем оцепенении человека, у которого вот-вот случится сердечный приступ.

– Вообразите, – сказал фюрер, – дам в бальных платьях, спускающихся по этой лестнице между рядами мужчин в ливреях. Мы должны построить что-то вроде этого в Берлине, господин Шпеер! – На вершине лестницы он обернулся и обратился к людям, которые еще поднимались по ней: – Не придавайте значения блеску Прекрасной эпохи (условное обозначение периода европейской истории между 1890 и 1914 гг. – Пер.), и эклектичности архитектуры, и излишествам барокко, и у вас по-прежнему будет театр с его собственным особым характером. Его архитектурное значение состоит в его прекрасных пропорциях.

Они вошли в зрительный зал и подождали, пока смотритель включил свет и пробудил сказочное зрелище. Фюрер развернулся на каблуках, вбирая в себя великолепную сцену целиком, и воскликнул, обращаясь к пустым креслам в зале:

– Это самый прекрасный театр в мире!

Он шел впереди с таким напряженным видом, с каким его всегда показывали в кинохронике. Смотритель едва поспевал за ним. Они увидели гримерные и зал для репетиций, который, к удивлению Брекера, напомнил фюреру о картинах Эдгара Дега. Несколько минут они постояли на сцене, болтая между собой или слушая фюрера. Казалось, он знал здание Оперы в мельчайших деталях. Брекера попросили сказать смотрителю, что они хотят посмотреть президентский зал для приемов. По какой-то причине Брекер затруднился сформулировать вопрос по-французски, и, когда он наконец подобрал слова, смотритель выглядел озадаченным и ответил, что его не существует. Но фюрер, уверенный в своем знании, продемонстрировал лишь легкое нетерпение и стал настаивать на том, чтобы увидеть этот гипотетически существующий зал. И тогда смотритель в конце концов вспомнил, что действительно в Опере был императорский зал для приемов, но после реконструкции его не стало.

– Теперь вы видите, насколько хорошо я здесь ориентируюсь! – воскликнул фюрер. Затем с заразительным смехом он добавил: – Господа, полюбуйтесь на демократию в действии! Демократическая республика не обеспечивает своего президента залом для приемов!

Когда они выходили из здания Оперы, фюрер приказал одному из адъютантов дать смотрителю банкноту в пятьдесят марок. Мужчина вежливо отказался от чаевых. Тогда фюрер попросил Брекера сделать это, и смотритель снова отказался взять деньги, сказав, что он всего лишь выполнил свою работу. Снаружи вниманием фюрера на минуту овладела знаменитая скульптура Карпо «Танец», шокировавшая буржуазное общество Второй империи, – дородные нимфы скачут вокруг Бахуса, бьющего в бубен. Несмотря на следы черной краски, придававшей им вид смеющихся жертв убийцы с топором, можно было отчетливо увидеть перламутровые каменные зубы этих фигур. Эту скульптуру фюрер провозгласил гениальной: это был образец легкости и изящества, которых иностранцы не находили в немецкой архитектуре.

С этим они вернулись к машинам и покинули площадь Оперы, повернув направо перед опустевшим «Кафе де ла Пе».

6.10. Даже манекенов не было в витринах дорогих магазинов, расположенных вдоль бульвара Капуцинов. Следующей остановкой была церковь Святой Марии Магдалины, к которой они подъехали сзади. Адъютант на ходу выпрыгнул из автомобиля и открыл дверцу. Фюрер оказался на тротуаре раньше всех и уже торопливо поднимался по лестнице, когда вдруг так резко остановился, чтобы посмотреть на фронтон, что остальные чуть не налетели на его спину. Они провели внутри церкви едва ли минуту – достаточно времени для того, чтобы увидеть сцену Страшного суда, которая превратила памятник, построенный Наполеоном в честь Великой армии, в христианский храм. Фюрер счел это здание неутешительно педантичным, но превосходно расположенным напротив находящегося через реку здания Национального собрания Франции. Затем они поехали по улице Рояль на площадь Согласия, где шофер получил приказ двигаться медленно вокруг обелиска.