Похищенный трон - Гарри Тертлдав

У Абиварда так кружилась голова, что он не стал спорить, а залпом выпил все, что было во флакончике, и только поморщился от сильного лекарственного вкуса.

Через некоторое время головная боль из нестерпимой сделалась вполне обыкновенной. Он зевнул: от этого зелья ему еще больше захотелось спать.

— А знаешь, помогло, — признался он. — Что это было?

— А не рассердишься? — спросила Рошнани.

— Нет, — озадаченно ответил он. — С какой стати?

Даже в полумраке фургона, он увидел, что Рошнани покраснела.

— Потому что это снадобье женщины принимают при тяжелых месячных, — ответила она. — В нем есть маковый сок, и я решила, что тебе полегчает. Но я слышала, что мужчин очень задевает, когда им предлагают что-нибудь сугубо женское.

— Это так. — Абивард нехотя поднял руку и уронил ее на подставленное предплечье Рошнани. — Вот. Если хочешь, можешь считать, что это я побил тебя за нахальство.

Она недоуменно посмотрела на него и зашлась от смеха. Хоть и одурманенный, Абивард понимал, что такого смеха его шутка не заслуживает. Он подумал, что она так смеется еще и от облегчения.

И в этот момент в закутке, наклонившись, чтобы войти в низкий проем, появилась Динак. Она перевела взгляд с Рошнани, на Абиварда и обратно.

— Ага! — сказала она. — Если я застаю такую сцену, все не так уж плохо.

— Могло бы быть и получше, — сказал Абивард. — Тогда один из проклятых приспешников Смердиса не ударил бы в мою голову, как в колокол, чтобы убедиться, что ему нравится звук. Но если бы дела не стояли хуже, он бы разбил ее, как горшок, так что мне ли жаловаться? — Он вновь зевнул; бодрствовать удавалось лишь с огромным усилием.

— По словам служанок, лекарь, приведший его, сказал, что он поправится, — сказала Рошнани Динак, как будто Абивард уже спал или попросту был предметом обстановки. — Но ему нужно несколько дней отдыха.

— Здесь самое место, — сказала Динак с чуть заметной горчинкой. — Будто мы, покидая Век-Руд, привезли с собой женскую половину. Надо же, женская половина на колесах — кто бы мог подумать? Но здесь мы не в меньшей степени взаперти, чем были там.

— Я-то ничего другого и не ждала, — сказала Рошнани, которая была поспокойней своей порывистой невестки. — То, что нам вообще позволили выехать оттуда, — большая победа, а остальное приложится. Через несколько лет многие женщины будут пользоваться полной свободой передвижения, и никто не вспомнит, какие нам пришлось принять условия, чтобы сдвинуть лавину с места.

— Эта лавина прокатилась по мне, — сказал Абивард.

— Уже вторая дурацкая шутка за несколько минут. Похоже, тебе не окончательно вышибли мозги, — сказала Рошнани.

Поставленный на место, Абивард услышал, как Динак говорит:

— Ей-Богу, это несправедливо. Мы убежали с женской половины, значит, должны были убежать и от всех ее строгостей. Какой был смысл уезжать, если мы по прежнему можем высунуть голову из фургона только тогда, когда мужья вызывают нас в свои шатры?

Рошнани определенно что-то ответила, но Абивард ее ответа уже не слышал.

Удар по голове, дополненный маковым соком в лекарстве, которое она дала ему, погрузил его в сон. Когда он снова открыл глаза, в закутке было темно, мерцала только одна лампа. Ламповое масло пахло непонятно. Запах был ему знаком, но откуда — он не мог припомнить. Он заснул, так и не вспомнив.

Проснувшись на другое утро, он не сразу понял, где находится. Тряска фургона и его пульсирующая, тяжелая голова, словно сговорившись, внушили ему мысль, что он проснулся после затяжной попойки в самый разгар землетрясения.

Потом с соседней лавки поднялась Рошнани.

— Как больное место? — спросила она.

Память возвращалась. Он осторожно приложил палец к виску.

— Болит, — сообщил он.

Она кивнула:

— У тебя там здоровенный синяк, хотя большая часть его скрыта под волосами. Хорошо, что узурпаторский вояка не проломил тебе череп.

— Повезло. — Абивард вновь притронулся к виску и поморщился. — По-моему, он был от этого не так далек. — Рошнани задула лампу. На этот раз он узнал запах. — Это горит… это, как его?.. Минеральное масло, вот. Саперы Пероза пользовались им, поджигая мост, когда из Пардрайи возвратились немногие уцелевшие бойцы. Говорят, южане заливают его в лампы.

— Мне оно не нравится, пахнет отвратительно, — сказала Рошнани. — Но масло у нас кончалось, и служанка купила кувшин минерального. Горит-то оно неплохо, но не представляю себе, чтобы ему когда-нибудь нашлось и другое применение.

Служанки приготовили Абиварду особенный завтрак: говяжий язык, мозги и ножки, приправленные перцем. Голова еще болела, но аппетит вернулся. Теперь он не ощущал тошноты; пища определенно удержится в желудке. И все же Рошнани наотрез запретила ему вставать, кроме как на горшок.

В середине утра его зашел проведать Шарбараз.

— Дай тебе Господь доброго дня, величайший, — сказал Абивард. — Как видишь, я и так уже простерся перед тобой.

Царь Царей усмехнулся.

— Поправляешься, по-моему, — сказал он, невольно вторя Рошнани. — Я рад.

Покончив с сантиментами, Шарбараз поспешил напомнить Абиварду, что он — сын Пероза, заявив:

— Теперь к делу. Армия узурпатора бежала окончательно. Вокруг нас увиваются несколько конников, но они не помешают нам наступать.

— Добрая весть, — сказал Абивард. — Теперь ничто не помешает нам обойти Дилбатские горы с юга и повернуть на северо-восток, на Машиз?

— На первый взгляд, нет, — сказал Шарбараз. — Но вчерашние события мне не нравятся, очень не нравятся. Да, мы победили, но не так, как я хотел. К нам не перебежал ни один человек, ни один отряд. Нам пришлось побить их, тогда они отступили; сдались лишь те, у кого не оставалось иного выхода. Никто из них не обратил оружия против сторонников Смердиса.

— Это тревожный знак. — Абивард чувствовал, что он сейчас глупее, чем следовало бы, и это его раздражало: Шарбаразу нужен был от него наилучший совет, какой он только мог дать. Подумав немного, он сказал:

— Мне кажется, что теперь остается только продолжать идти вперед, несмотря ни на что. Не можем же мы прекратить борьбу только потому, что она оказалась тяжелее, чем мы рассчитывали.

— Согласен, — сказал Шарбараз. — Если мы не перестанем побеждать, Смердис рано или поздно падет. — Он трижды стукнул себя кулаком по бедру. — Но я был так уверен, что узурпатор потерпит бесславное поражение, как только станет известно, что я жив и не отрекся добровольно.

— Помимо прочего, мой отец всегда говорил, что чем дольше живешь, тем сложнее кажется жизнь, — сказал Абивард. — Он говорил, что только мальчишки да святые отцы ни в чем не сомневаются; те же, кому приходится жить в миру, со временем понимают, что мир этот больше и сложнее, чем можно себе представить.