Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин

Ради Царства? Она устала от Царства, ей бы отдохнуть. Разве она не заслужила покоя? Жаль, нет рядом верного Уггала… Пуще того жаль, что невозможно держать дела целой страны в равновесии, не покидая дремы. Иначе Лиллу дремала бы месяцами….

Ради сыновей? Сейчас Балле не принадлежит ей, и даже думать о его мэ не стоит. Все, что она может сделать для младшего сына, — поторопить отправку серебра хлеба и бойцов к старому Уруку. Та, что во дворце, опасалась невозвратимости совершенного ею поступка: из Баб-Аллона ушел один сын, а вернется, наверное, совсем другой… Но она не в состоянии ничего изменить, надо ждать, ждать, ждать… Апасуд радует ее сердце, он тоньше, он просвещеннее, но и… слабее. Как странно, Лиллу испытывала к нему любовь, смешанную с брезгливостью. Сильных людей следует опасаться, однако и любить их — легче…

Ради себя самой? Она ничего не желает для себя.

Разве только… Лусипа Творец знает: жена Барса ни с кем, кроме царя и супруга, не вступала в игры любви. Но нынче… нынче сердце ее истомилось и ослабло. Сладчайший голос певуньи-суммэрк так же ласкает ее тело, как мог бы ласкать мужчина. Иногда Лиллу, слушая Лусипу, теряла себя. Вот звук флейты, вот переливы ее голоса, а вот ее нежные пальцы… или это все-таки были не пальцы, а пение, всего лишь пение, чудесное пение, вынимающее душу и зовущее ее к солнечным холмам? Но, кажется, пальцы… руки… были один раз или, возможно, два. Или три. Царица иногда не могла понять, как далеко от нее стоит певунья: в полушаге или в пяти шагах? Если бы она знала наверняка, ни за что не позволила бы себе… Но… но… все происходившее граничило с тонким наваждением. Явь? Мечта? Дрема? Звуки или прикосновения? Как будто облако сходило с небесной караванной тропы и заключало плоть Лиллу в объятия, само не обретя плотиной твердости. Можно ли утратить верность прежней любви, сойдясь с воздухом и звуком?

Больше всего Лиллу беспокоило то, что маленький противный спутник Лусипы никогда не покидал певунью. Он не выходил из покоя, даже когда… даже… Впрочем, со временем царица стала находить его не столь уж безобразным.

…Зато первосвященник выглядел очень худо. Лиллу поразилась: почему раньше она не замечала его старческого уродства? И чем он пахнет? Женщине показалось, будто в воздухе, пропитанном зноем, растворен едва уловимый запах тления. Неужто Сан Лагэн заживо превращается в труп? Как может такой человек управлять великой силой Храма! Нет, немыслима Ей, наверное, мерещится нечто несуществующее… На миг Лиллу собрала всю свою волю. Старик был некрасив, но неуродлив, и он явственно благоухал душистым маслом. Но тут назойливый аромат мертвечины опять ударил ей в ноздри с неожиданной силой.

Что он говорит? О чем он говорит, этот ходячий труп! А ведь он заговорил с ней…

— Подожди… Подожди, мне нехорошо!

Лиллу не понравилось, как взглянул на нее первосвященник Царства. Для такого случая ему приличествовал бы испуг, он мог бы позвать слугу… Между тем в глазах старика помимо испуга читалось какое-то невысказанное подозрение.

— Позвать лекаря?

— Нет… Я… справлюсь сама.

Царица вновь сделала волевое усилие. «Творец! Да помоги же ты мне!» И сама удивилась. Вроде бы она не чувствовала в себе никакой хвори. Только усталость и… какую-то неясность. Как будто все вокруг слегка двоилось. «Да нет же, я должна!»

Мэ царицы взяла верх. Она должна, она обязана, она не приучена покоряться чему-либо, кроме воли Творца им мужа. Она женщина, но она же и воин, от стойкости которого многое зависит.

— Говори. Я слушаю. Я не расслышала первых слов, начни с самого начала.

Теперь Лиллу стало легче, будто она вынырнула из глубокого колодца, заполненного теплой водой. Но вот какая странность огорчала ее: благовонная смола еще боролась с запахом тления; он не ушел окончательно, он все тщился вернуться.

— Я раза три слушал твою… гостью, Лусипу. Какой дивный у нее голос, чудесный голос, очень у нее… он… да.

Первосвященник замолчал, остановившись на полуслове. На лице его застыло выражение: «Что за нелепость я говорю?» Сан Лагэн поморщился, поднес пальцы правой руки к левой ладони и растер невидимую муку. Должно быть, этот жест помогал ему сосредоточиться на важном.

— Она… как она сюда пришла?

Лиллу не понимала. Зачем он явился? Что ему понадобилось?

— Я услышала о ней от…

— А нет же! Именем Творца, скажи мне простую вещь: через какую дверь эта поскакушка вошла в Лазурный дворец?

Сан Лагэн осмелился перебить ее…. Иному человеку Лиллу не спустила бы такого оскорбления, но первосвященник — простец. Он никогда не был по-настоящему своим в Лазурном дворце. Любил его покойный Барс да еще, пожалуй, Балле. Прочие уважали, побаивались, кое-кто сторонился первосвященника. Тот родился в хижине, на вытертой циновке, полжизни в качестве сиденья использовал связки тростника, а молоко мнил настоящим лакомством… Но почему-то именно его возвысил собор первосвященников алларуадских двадцать пять солнечных кругов назад. К тому времени Сан Лагэн успел вогнать в себя немыслимое количество табличек, но изъясняться любил просто… Поскакушка! Из какой глухой деревни это словечко пожаловало в столицу? Слова иногда бывают так похожи на родимые пятна!

— Поскакушка?

— Э-э-э… замечательная девушка, замечательная… Мне нужен ответ.

И тут Лиллу встревожилась. Первосвященник вел себя необычно.

— Какой ответ? Как она попала сюда? Я узнала о ее искусстве и позвала

— Через какую дверь она вошла внутрь?

Сан Лагэн задал вопрос очень тихо. Кроме того, он постарался сделать так, чтобы в голосе не звучало даже и на ползернышка вызова. Царица испугалась всерьез. Редкий случай: она ответила, не задумываясь о смысле вопроса, хотя и не должно так поступать правителю.

— Она… появилась на лодке, украшенной цветами… так она попросила сама. И вошла через старые Пальмовые ворота, со стороны реки…

— Но они же закрыты! Ими никто не пользуется Творец знает сколько времени.

— Специально для нее отворили ненадолго; по словам Лусипы, старинному звучанию песен, которыми она собиралась нас одарить, должны соответствовать одежды на ней, язык ее речей и даже путь, ведущий ее к нам. А Пальмовые ворота — красивая старинная постройка…

Чем больше говорила Лиллу, тем больше ей казалось, что следовало бы молчать. Не было никаких видимых причин сокрыть от первосвященника правду. Но нечто боролось с волей и здравым рассуждением царицы. Отчего Сан Лагэн допрашивает ее? Смеет ли он задавать свои вопросы, не объяснив суть дела? К чему ведут его уклончивые действия? Ей почти больно было продолжать. Тревога охватила ее и затворила уста.

— Выходила ли она с тех пор хотя бы один раз из Лазурного дворца в город? Просила ли доставить сюда ее пожитки?

И тут на Лиллу тяжкой волной накатила дурнота. Две золотые луны ее серег, казалось, сдавили уши с удесятеренной силой. К горлу подступил ком тошноты. Царице никак не удавалось вдохнуть полной грудью. Только воля ее, воля правителя, не смеющего показать свою слабость, мешала выпроводить первосвященника и послать за лекарем. На миг она прикрыла глаза. Пусть Сан Лагэн думает, что она копается в памяти, отыскивая ответы. Пусть.