Лейла, снег и Людмила - Кафа аль-Зооби

– Она ушла с бандитом и оставила бедного Ивана сходить с ума, – выдала Наталья новость с явным злорадством.

– С бандитом? – переспросил Максим Николаевич, ошеломленный этим известием. Но тут же понял, как наивно его удивление.

– Ага. С бандитом. И, конечно, не из-за любви к нему, а ради его денег, – победно провозгласила Наталья.

Ее слова словно повисли в воздухе, обвились вокруг его шеи и начали безжалостно душить.

«Я должен ее забыть!» – повторял он про себя.

Кровь поднималась от сердца и приливала к лицу. Максим Николаевич начал бесцельно ходить по комнате, но – безрезультатно: адская боль одолевала его все больше и больше. Он открыл окно, и в комнату проник ледяной воздух. Максим Николаевич стоял перед окном, чувствуя, как холодная дрожь пронизывает все его тело, и надеялся, что вместе с телом застынет и поселившаяся в нем боль. Но ощущение было такое, будто он раскалывается как сосуд, внутри которого притаилась воспаленная душа, а снаружи в это время бушует мороз.

Впервые в жизни он почувствовал настоятельную потребность в Боге. Если бы он упал сейчас на колени и взмолился в слезах, прося избавления, и в ответ божественный свет проник бы из окна, окутал его, просочился в душу, очистил бы ее, испарил бы в воздухе любовь к Людмиле, ее образ и предал бы их вечному забвению!

Но ему вдруг стало страшно, и сердце сжималось от ужаса, когда он представлял свое сердце, свободное от Люды, – словно лишался жизни. Максим Николаевич ужаснулся до такой степени, что испугался сам себя, – вдруг он невольно преклонит колени и обратится к Богу, и Всевышний откликнется на его мольбу! Он стоял неподвижно, устремив взгляд в окно, охваченный ужасом, что произойдет чудо и божественный свет польется на него и омоет, очистит, оставит пустым, как мертвеца. Чуда не случилось, а показалось, будто дневной свет начал угасать со странной быстротой. Небо и деревья заволокла серая вечерняя грусть, и Максим Николаевич целиком погрузился в отчаяние и – одновременно – какую-то черную радость, которая растекалась внутри него как печальная мелодия, ежесекундно напоминая, что Люда все еще жива в его сердце.

Он вернулся к дочери, убежав из коммуналки, прекрасно понимая, что ничего нельзя сделать, – он все равно не забудет Люду. Не потому, что совершенно бессилен, а потому, что сам не желает забыть ее.

Никогда прежде ему не доводилось переживать столь мучительных дней. Люда завладела его мыслями еще более жестоко, и прежние страдания казались теперь красивыми и вызывали ностальгию. Те самые страдания, когда часы были наполнены ароматом Люды, и Максим Николаевич вдыхал его, считая ее недоступной, хотя она была рядом, и он мог увидеть ее в любое время. И если бы он поборолся за нее – хотя победа казалась невозможной, – то, может быть, удостоился бы большего внимания с ее стороны. В то время, несмотря на свои «красивые» переживания, он был доволен судьбой и готов был провести остаток жизни в таком положении – влюбленным соседом, обитающим на окраине жизни Людмилы и изнывающим от жгучего желания… Мечтал, чтобы она нагрянула к нему в неожиданный момент, и, как свежий ветер, хоть на миг принесла облегчение.

Он был готов прожить так всю жизнь, но теперь Люда досталась бандиту. Максим Николаевич спал – и думал во сне о том, что она отдалась бандиту, дышал – и думал о том, что она отдалась бандиту, подолгу оглядывался вокруг себя – и, не видя ее, думал о том, что она продалась бандиту. Он ходил на работу, читал лекции и возвращался домой, осознавая лишь одну истину: Людмила теперь с бандитом. Вся его жизнь со всеми ее мелочами отошла на задний план, оставив место одной-единственной мысли, которая как яд разливалась по всему его существу: Люда теперь принадлежит бандиту. И это означало нечто, чего он не мог постигнуть окончательно: абсолютный захват, не силой оружия или любви, а силой денег, которых у него никогда не было и не будет. Максим Николаевич не видел смысла что-либо предпринимать и стал время от времени пропускать занятия в университете, перестал следить за новостями. Мир вокруг него превратился в сплошной хаос и бессмыслицу.

Однажды вечером, прогуливаясь с собакой, он остановился, пристально глядя в направлении своей коммуналки. Неожиданно почувствовал, что ветер подул туда же, развевая полы его пальто. Затем ветер усилился, деревья наклонились, словно собираясь улететь в ту сторону. Все вдруг зашевелилось и устремилось в одном направлении, и его ослабленное тело, пытавшееся устоять перед порывом, зашаталось. Ветер подхватил Максима Николаевича и понес вместе с собакой, которую он держал на поводке, по улицам и переулкам города, пока его не прибило к двери коммунальной квартиры.

Он мог стерпеть любую боль, но только не тоску по Людмиле! Максим Николаевич не представлял, что горечь возвращения в квартиру окажется сильней горечи одиночества. Ледяной февральский ветер превращал улицы в белый замерзший ад, вызывая в душе жгучую тоску по теплу.

Люды в квартире не было, и он стал жить надеждой на ее возвращение.

Но когда Люда вернулась, он испытал шок от исходившего от нее холода, напоминавшего мелкий снег, который равнодушно засыпает все живое и превращает его в холодный лед невыносимого отчуждения.

Это была другая Людмила, более жестокая в своем великолепии, преобразившаяся до неузнаваемости. На ней была роскошная одежда и дорогие украшения. Она вернулась из поездки, нагруженная чемоданами и взволнованными рассказами о другом мире, который Наталья не могла представить себе даже во сне. Максим Николаевич сидел в своей комнате, задыхаясь от тоски, пытаясь промочить пересохшую глотку холодным чаем, невольно напрягая слух и вслушиваясь не в разговор, а в голос Люды.

В дни ее отсутствия, когда этот голос не звучал, мир был немым и выражал себя одним беспорядочным шумом.

На кухне Люда рассказывала Наталье о ночных огнях Парижа и его улицах, которые во время дождя блистают, как зеркала, о красочных магазинах, чистых автобусах и обходительности парижан. Наталья же время от времени вставляла, вздыхая:

– Да, нам до них еще далеко.

Максим Николаевич не смог побороть желания ощутить дыхание Люды. Выйдя из комнаты, он прошел перед ней несколько раз. Но она его не заметила – ни взглядом, ни словом. Словно он был ничто. Иссякла даже ее всегдашняя склонность к пререканиям с ним.

Максим Николаевич чувствовал, что находится на грани краха.

На второй день после приезда пришел Виктор. Максим Николаевич видел, как Людмила встретила его с распущенными волосами, спадавшими на плечи, в розовом шелковом разлетающемся халате, распространяя в воздухе душистый аромат, будто недавно распустившийся цветок.

– Я ждала тебя, – сказала она ему, целуя в щеку.

В ту ночь, когда все остальные уже спали, а Максим Николаевич валялся без сна, посреди ночной тишины он услышал стон Людмилы, словно она изнывала под тяжелой ношей. Он поднялся и сел на кровати, задыхаясь, унылыми глазами вглядываясь в темноту, чувствуя, как ее сладострастные стенания вонзаются в него подобно мечам и разрывают душу на части.