Вознесение - Лиз Дженсен

Я часто задумываюсь, что именно привлекает людей к профессии, в которой требуется так безошибочно чувствовать границу между сознательным и бессознательным, между бытием и смертью? Частые самоубийства в их среде принято списывать на доступность орудия, но что-то в этом юноше подсказывает: причина гораздо сложнее. А Бетани? Человек с улицы собирается поджарить ей мозги в ходе процедуры, воздействие которой до конца не изучено, — а она рада-радешенька. Абсолютное доверие одной, абсолютная власть другого и полное отсутствие каких-либо уз между ними — веселенький эмоциональный контракт, ничего не скажешь, думаю я, наблюдая за тем, как он поправляет положение стоящего на журнальном столике ящика. Анестезиолог подносит к ее губам резиновый кляп, и Бетани с несвойственным ей послушанием широко открывает рот. Ее голые пятки вымазаны — кажется, в земле. Медик косится на повязки, но не задает ни единого вопроса — ни о причине травмы, ни о том, что она вообще здесь делает.

— Готова? — спрашивает он. Бетани кивает. Для обоих происходящее — рутинная процедура. Он прикладывает маску, накрыв рот и нос Бетани, затем влажной губкой протирает ей виски.

Через какое-то время ее веки смыкаются: анестезия подействовала.

Жду, затаив дыхание. Медик запускает таймер и прижимает электроды к ее вискам, но через несколько секунд недовольно хмурится.

— Ее мозг выработал сопротивляемость, — бормочет он.

Таймер отсчитывает секунды. Пять, шесть…

— Откуда вы знаете? Я думала, мышечные релаксанты и наркоз для того и применяют, чтобы реагировал только мозг.

— Мельчайшие внешние признаки есть всегда. А я их не вижу. Говорю вам, аппарат работает нормально, но толку нет никакого.

Десять секунд истекли. Он убирает электроды. Бетани по-прежнему не шевелится и, даже пальцы на ногах не поджимаются, будто побеги папоротника. Где-то в глубине дома звонит телефон.

— Попробуете еще раз? — шепчу я. — Подольше?

Губы медика превращаются в тонкую неодобрительную линию.

— Дважды за день — рискованно.

— Вы же говорите, ее мозг нечувствителен. И потом, все пациенты разные. Верно?

Вид у него раздраженный.

— Пусть придет в себя. Тогда я и приму решение.

Две минуты спустя веки Бетани начинают трепетать, и она распахивает глаза. Снимаю маску — вокруг рта остается розовый след, будто гримаса печального клоуна.

— Ни хера у вас не вышло, — мычит она сквозь резиновый кляп.

Ее лицо обвисло и странно перекосилось, на лбу выступила испарина. Даже волосы кажутся грязными, как будто электричество выжало из нее все соки и каким-то образом перенесло ее на несколько лет в будущее. Она выплевывает кляп.

— Давай еще раз. И не как сейчас, придурок, а нормальную дозу. Тридцать секунд.

Моргнув, анестезиолог отвечает мне:

— Двадцать.

После чего закатывает рукава, подбирает резиновый кляп и принимается обтирать его бумажным полотенцем. Наблюдая за его действиями, я вдруг замечаю на его руках следы уколов. И только теперь зависимость, о которой я должна была бы догадаться с самого начала, расталкивая соседей, встает на свое место в картине событий.

— Мало, — возражает Бетани, уже уплывая в забытье. — И вообще, что ты за доктор?

Он быстро затыкает ей рот резиновым кляпом.

— Доктор, который боится, что его лишат права практиковать? — продолжаю я, дождавшись, пока глаза Бетани закроются.

Он холодно улыбается:

— Уже нет. Я свое отбоялся. Лицензию у меня отобрали еще в прошлом году.

И это я должна была сообразить сама.

— Придется вам назвать и причину.

— Пожалуйста, — говорит он, проверяя положение регуляторов на металлическом ящике. — Я убил пациента.

Боже правый…

— Таким же аппаратом?

На секунду задумывается:

— Нет. Тот был посовременней.

— Значит, он умер во время электрошока?

Я слышу, как панически взлетает мой голос.

Он смотрит мне в глаза:

— А что, у этих ящиков есть и другая функция? Да. Но одного раза с меня хватит. Двадцать секунд — максимум, на что я соглашусь. Свою позицию я высказал изначально.

«А если снова осечка? Что тогда?» — думаю я.

— Хотите, чтобы я остановился?

— Нет, — говорю я, презирая и себя, и его. — Раз уж вы здесь, делайте свое дело.

Он жмет на кнопку, и мы оба затаиваем дыхание. Пальцы на ногах Бетани слегка подергиваются, но этим все и ограничивается, и только к концу, когда двадцать секунд почти истекли, она издает еле слышный звук — тихий вздох, предвестник стона.

— Думаете, подействовало?

Медик встает, проверяет мобильник, хлопает по карманам, а затем направляется прямиком к двери.

— А это выясняйте уже без меня.

— Стойте, — говорю я. — Послушайте. Вашего имени я не знаю. Если меня спросят, то я вас в глаза не видела. Оборудование не ваше. Полиция вас никогда не найдет. Если окажется, что эффекта снова не было, попробуете еще раз?

— По-моему, вы меня не слышали, — говорит он, стоя в дверях. — Я уже все объяснил. Я убил человека и должен с этим жить. Это не значит, что я готов повторить ту же ошибку.

— Пожалуйста! Останьтесь хотя бы, пока…

Он уже вышел. Я знаю, что догонять его бесполезно, решение принято и таково условие его сделки с Недом, а главное — со своей совестью.

Через пять минут во дворе заводится машина, и в ту же секунду Бетани открывает глаза. Убираю маску с ее лица, подставляю ладонь. Она выплевывает кляп, берет протянутый стакан воды и жадно пьет. Вид у нее еще истерзаннее, чем раньше. Глядя на нее, я чувствую себя запачканной.

— Здравствуй, Бетани.

Она поднимает на меня мутный взгляд и мычит краем рта:

— Привет, Немочь. Опять не вышло.

Разочарование похоже на острый привкус какой-то гадости.

— Он уехал.

— Почему?

Похоже, у нее свело нижнюю челюсть.

— По причинам, с которыми не поспоришь.

Остальных я обнаруживаю на кухне, где они мрачно о чем-то переговариваются.

— Хэриш Модак звонил, — сообщает физик, подняв глаза. — Он уже в пути.

Меня захлестывает удушливая волна.

— И что теперь делать?

Он пожимает плечами:

— Не знаю.

Наши глаза встречаются. Вынести его взгляд я не в состоянии. Поражение давит на плечи, словно хомут. Как будто меня впрягли, тянут за шею и я бреду по кругу, увязая в грязи. Заметив мое состояние, Фрейзер Мелвиль сочувственно касается моей руки, но, почувствовав, как я напряглась, отдергивает ладонь.