Сибирская кровь - Андрей Черепанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вероятно, такая конспирация сработала, спасла всех сестер от «привязки» к отцу, ведь реальное имя Анны Адриановны так в материалах дела и не появилось, а Инна Николаева и Варвара Черепанова в опубликованных списках репрессированных не числятся. Наверняка помогло им тогда и то, что следователи не сделали запрос по месту их рождения и поверили в отсутствие сведений о родителях. Значит, недаром Иока заявила, что проживала в Картухае с родителями в доме из пяти комнат лишь до 1911 года, пока не закончила три класса приходской школы, а затем якобы бежала из дома в Иркутск. Будто бы она училась в иркутской гимназии на собственные деньги, «зарабатывала в качестве продавца и прислуги в одной частной лавочке». Потом, в 1914 году, поехала для продолжения учебы в Харьков на средства своего жениха Хохлова (хотя неужто ему не интереснее было оставить двадцатилетнюю невесту с собой в Иркутске, чем направить ее за несколько тысяч верст к разворачивающимся событиям мировой войны?). А в период оккупации Украины Германией она вместе с подругой Клавдией Соловьевой перебралась во Владивосток, имея на руках документ Сибирского землячества о командировании в Японию с научными целями. И будто бы даже не знала, «каким путем был изготовлен этот документ». Во Владивостоке она прожила до 1920 года – «работала врачом, а затем вместе с мужем-коммунистом Филатовым Василием Александровичем бежала от чехов в Иркутск и Петропавловск». В конце 1921 года «разошлась с Филатовым и выехала в Евпаторию с сестрой Варварой, где работала в течение года старшим врачом Школы комсостава. Затем около года заведовала Санаторием военных ВУЗов». В 1923 году переехала в Ленинград, в 1928–1929 годах была в Германии, а в 1930–1931 годах, по приглашению сталинобадского наркомздрава, – в экспедиции по обследованию населения южной части Таджикистана.
Протокол о втором и, вероятно, последнем допросе Иоки Андриановны датирован спустя более полутора месяцев, 1 февраля 1934 года. Вероятно, в результате «спецмероприятий», она оказалась на том допросе поразговорчивее. Сказала и о ложных данных в анкете, составленной при поступлении на работу врачом в артиллеристскую школу в Евпатории, касательно места рождения («вместо гор. Иркутска я указала гор. Токио, что подтвердила документом, выданным мне Сибирским землячеством в Харькове в 1918 году»), и о своих связях с японцами. Эту связь она якобы стала поддерживать с 1925 или 1926 года в Ленинграде и вплоть до ноября 1933 года выполняла их поручения. Изымала из почтового ящика и пересылала в Киев приходящую на имя секретаря консульства Японии в Одессе Митани почтовую корреспонденцию (в протоколе допроса написано: «не исключена возможность, что корреспонденция носила шпионский характер»), покупала ему в Ленинграде фарфор. Якобы Иока Андриановна еще и сообщала Митане и практиканту Министерства иностранных дел японцу Исида данные о результатах своей экспедиции в Таджикистан, в частности «о настроении населения, о басмачестве, о состоянии дорог, а также показывала фотоснимки, произведенные в приграничных районах Таджикистана».
Ей явно «шили дело» о шпионаже. И для твердого подтверждения ее шпионской деятельности с осознанием ответственности за преступления в заключительной части протокола было даже вписано то, что Иоке Андриановне «одесские консульские сотрудники, в том числе Митани, в случае войны с Советским Союзом предлагали выехать из Одессы на каком-нибудь итальянском пароходе. Жена Митани предлагала выехать из СССР вместе с ними под видом их няни». А будто бы на поставленный самой Иокой перед японцем Исида вопрос о «намерении нелегально бежать в Японию, последний ответил, что лучший способ уехать из СССР, это добиться служебной научной командировки».
В том протоколе кемто были проставлены двойные кресты у абзацев, текст которых наверняка вошел в обвинительное заключение и зачитывался прокурором в судебном заседании. И целых два таких креста содержал последний, совсем уж по-иезуитски «шедевральный» абзац показаний арестантки: «В 1927 году, по японскому обычаю, я с Митани заключила кровный союз на предмет честного служения его народу. Это обещание было зафиксировано на бумаге, и Митани проколол мне вену и напился моей крови».
Иока Андриановна Асида-Черепанова отбывала назначенное судом наказание в Беломорско-Балтийском исправительно-трудовом лагере НКВД СССР, где работала врачом центрального лазарета. Когда она отсидела в лагере почти четыре года и до ее освобождения оставался лишь один, было сфабриковано очередное дело – за № П-8854 – по обвинению десяти заключенных, выходцев со всего Советского Союза (шести мужчин и четверых женщин), из лагерного лазарета в создании контрреволюционной группы и проведении антисоветской пропаганды. Свидетели утверждали, что «эти лица между собой спаяны, антисоветски настроены … мечтая о скорейшей войне капиталистических фашистских государств с СССР и гибели последнего, мечтая о том, что только в этих случаях представится возможность попасть за границу и вернуться к свободной и счастливой жизни» и «единомышленники собирались в лазарете в один кабинет и рассказывали анекдоты антисоветского характера и возводили клевету на советский строй… больные подходили к дверям и слушали разговоры этих людей».
Самих обвиняемых по делу даже не допрашивали, но всех до единого, включая Иоку Андриановну, через десять дней после скорого приговора расстреляли. Постановлением президиума Верховного суда Карельской АССР от 29 апреля 1959 года № 5/98 все они были реабилитированы. Посмертно.
Мне так и не удалось узнать, когда и отчего у Анны Адриановны Черепановой возникла фамилия Асида и были ли у нее дети и муж – секретарь японского консульства. Но известно, что некоторое время в период после 1912 года в таком консульстве в России работал японец с аналогичной фамилией – Хитоси Асида, ставший в 1948 году премьер-министром Японии. На мои сделанные еще в июне 2016 года запросы в Посольство и Консульство Японии в Российской Федерации о точном времени нахождения Хитоси Асида в России и его семейном положении в те годы ответы не поступили.
Если сведения о смерти Адриана Григорьевича Черепанова в 1936 году верны, то он, по всей вероятности, знал об аресте своей дочери, но не дожил до ее расстрела.
Глава 9
Путь в будущее: от Федора до Федора и дальше
Да простит меня читатель, но в этой главе я вынужденно повторю некоторые
