Тайна великого живописца - Нина Дитинич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Идемте на кухню, – махнула она. – Помянем Гену…
Качаясь, она прошествовала вперед. Суржиков отметил, что квартира Башлыкова теперь была изрядно запущена, вокруг царил беспорядок. Особенно неряшливый вид имела кухня.
Раковина загромождена грязной посудой, стол завален тарелками с засохшей едой. А посреди стола стояли начатая бутылка водки и тарелка с закуской.
Расчистив место для гостя, Катя налила водки и ему.
– Я смотрю, хозяева про вас совсем забыли?
– Так хозяина застрелили, хозяйка иногда звонит, только приезжать пока не собирается.
– Катя, это вы убили Чарущева?
Екатерина уставилась перед собой остановившимся взглядом.
– Ну я…
Потрясенный Суржиков спросил:
– Зачем вы это сделали?
– Он уничтожил мою жизнь, он убил Генку, а мы любили друг друга.
– Почему вы решили, что Геннадия Жаркова убил Чарущев?
– Догадалась. Когда хозяин был еще здесь, я подслушала их разговор с Чарущевым. Чарущев соловьем заливался, говорил, что картины, которые он ему продал, каждый год будут дорожать. А потом, когда нас хозяин бросил, Генка сказал, что найдет картину, которую Маргарита украла, продаст ее, и мы разбогатеем. А тут хозяин в Лондоне обнаружил, что картины ненастоящие, после этого убили Геночку.
– Но почему вы подумали, что именно Чарущев это сделал?
– А кто еще? У Гены не было врагов. А Чарущев знал, что Гена картину ищет, сам хозяин приказал докладывать этому гаду, как поиски идут. Чарущев испугался, что его аферу раскроют, и убил Геночку, – она в голос зарыдала.
Суржиков подождал, пока Екатерина успокоилась, и спросил:
– Как же вы решились на убийство?
Екатерина хрипло расхохоталась:
– Сил не было терпеть, чтобы такая сволочь по земле ходила, когда мой Геночка в сырой земле лежит!.. Я взяла Генкин пистолет и пошла к Чарущеву на работу, я заранее все разведала, узнала, где его кабинет, посмотрела, что окно не высоко и я смогу в него попасть, если выстрелю. Мне повезло, окно было открыто, но он увидел меня, когда я подошла. Пистолет был у меня в сумке. Я у него спросила, зачем он убил Гену, а он начал смеяться, говорить, что, мол, Генку моего не убивал, и нечего мне горевать по этому поводу, и что Генка ничтожный был мужик, не жил, только небо коптил… Я не выдержала и выстрелила в него…
– Почему вы в полицию не позвонили, не поделились подозрениями? Мы бы упрятали его надолго.
Женщина усмехнулась:
– Не хотела, чтобы он жил. Он, гад, смеялся, говорил, что я все равно ничего не докажу, у меня все в глазах потемнело от злости, я и пальнула.
– А вы в курсе, что в тот день Башлыкова в Лондоне застрелили?
– Я вечером об этом узнала, – горестно всхлипнула Катя. – Хозяйка звонила, сказала.
– Собирайтесь, Катя, поедем в отделение.
Когда Суржиков появился в своем кабинете с пьяной рыдающей женщиной, Бричкин оторопел. Косясь на даму, он проговорил:
– Егор Иванович, а вас Карсавин спрашивал.
Усадив Екатерину на стул, он попросил Бричкина присмотреть за ней и отправился к начальству:
– Все сроки прошли, а убийца так и не найден, – накинулся на него Карсавин, едва он зашел. – Так где он?
– Не он, а она, – поправил Суржиков.
– Да какая разница! – отмахнулся Карсавин.
– Убийца Чарущева в данный момент находится в моем кабинете, – отрапортовал Суржиков. – В убийстве призналась, стреляла в Чарущева из мести, за то, что он убил ее жениха. Все преступники найдены, картины в музеи возвращены, так что в этом деле можно ставить точку.
Карсавин поменялся в лице, брюзгливое недовольство мгновенно сменил на радушную улыбку. Выскочив из-за стола, он стал неистово трясти руку Суржикову.
– Поздравляю, молодец! Чем бы тебя наградить?
– Отпустите меня в отпуск!
Коллектив художественного салона пригласил Суржикова на вечер, посвященный творчеству Крамского, который назывался «Кто вы, прекрасная незнакомка?».
Суржиков нарядился по этому случаю в парадный костюм, и первая, кого он в вестибюле встретил, была Верочка в вечернем длинном темно-синем платье. Она была обворожительна, и Суржиков невольно почувствовал себя робким подростком. Но девушка сама подошла к нему, улыбнулась, смело взяла под руку и повела в зал. Зал был уже полон, но Верочка провела следователя в первый ряд, на места для приглашенных.
Они сели. Когда раскрылся занавес, Суржиков увидев по центру портрет «Неизвестной», вздрогнул, ему на мгновение даже показалось, что она ему подмигнула.
– Что с вами? – шепнула Верочка.
– Да нет, ничего, я, наверное, просто переутомился…
На сцену вышла Лилия Стасова и продекламировала стихотворение Блока.
Каждое слово глубоко отзывалось в душе Суржикова.
– Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна,
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука…
Закончив стихотворение, Ляля вдохновенно продолжила:
– Когда мы слышим эти строки, в нашей памяти возникает прекрасная незнакомка, изображенная на картине «Неизвестная» прославленного художника девятнадцатого века Ивана Николаевича Крамского. Эту картину стали называть «Незнакомка», настолько созвучен образ блоковской героини и героини этого портрета. Эта картина была написана в несвойственной манере для Крамского и осталась тайной для всех. Никому, даже своему дневнику, он не доверил имя модели, позирующей ему, и картину писал втайне. На этот счет существует много версий, одни утверждают, что натурщицей служила его дочь, другие, что жена, третьи, что Екатерина Долгорукова. Но у нас существует иная, и наиболее достоверная, версия, и мы сегодня назовем имя той, чей портрет написал Иван Крамской на самом деле.
В зале поднялся шум, кто-то недоверчиво возмущался, кто-то начал хлопать, но большинство переговаривались, обсуждая неожиданное заявление. И тут на сцену вышла Маргарита Вишневская, одетая точно так же, как дама на картине Крамского, и все замолчали. Девушка словно шагнула с полотна.
Ляля довольно улыбнулась:
– Представляю вам Маргариту Вишневскую, она праправнучка Матрены Саввишны Бестужевой, простой крестьянки, ставшей графиней. – И молодой искусствовед рассказала все, что им с Маргаритой и ребятами удалось узнать об этой печальной истории, и закончила свою речь словами: – Трагедия неразделенной, несостоявшейся любви чувствуется в этом прекрасном образе. Ни в одной другой работе Ивана Крамского нет столько личного чувства и столько страсти, здесь даже каждая мелкая деталь одежды тщательно выписана, выписана с большой любовью.