Королева Кристина - Борис Григорьев

Герцог Анри (Генрих) де Гиз, официально носивший титул великого камергера Генриха II, был давно вовлечён в дело освобождения Неаполя от испанцев и мог много рассказать об этом Кристине. После одной неудачной попытки поднять в Неаполе восстание он попал в плен. После освобождения он предпринял ещё одну попытку прогнать испанцев из Неаполя, но в 1654 году, когда Кристина находилась ещё в Антверпене, потерпел неудачу под Кастелламаре. Одновременно герцог представлял королеву-мать Анну Австрийскую и архиепископа Франции монсеньора де Виллероя. Мазарини знал, кого нужно было приставить к Кристине во время её пребывания во Франции. Сам кардинал к этому времени уже охладел к неаполитанскому проекту и вести конструктивные переговоры с королевой не был настроен. Он решил взять её измором и соблазнять светскими удовольствиями, надеясь, что до серьёзных переговоров дело не дойдёт.

На первых порах всё шло так, как запланировал Мазарини. Встречи и приёмы носили исключительно протокольный характер, французским католикам было рекомендовано с королевой не встречаться, дабы не дразнить ни Карла X Густава, ни Кромвеля. Французский свет и вообще публику волновал лишь внешний вид королевы. Все отмечали и перемалывали свои впечатления от её одежды[111], причёски, неумения грациозно танцевать, манеры держаться, от её дурного вкуса и мужланских замашек, но никого не интересовало, что она вела себя естественно и с большим достоинством, была умна и рассудительна. Единственной благосклонно расположенной к Кристине женщиной оказалась графиня де Суз, дочь вождя французских протестантов Гаспара Колиньи. Тоже перешедшая в католичество, мадам де Суз буквально души не чаяла в Кристине, посвящала ей свои стихи и оставила после себя интересные заметки о своих встречах со шведской королевой.

Естественно, герцог де Гиз подробно доложил о своих впечатлениях Анне Австрийской и Людовику XIV:

«В момент, когда я испытываю ужасную скуку, мне меньше всего хочется развлечься описанием портрета королевы, которую я сопровождаю. Она не высока ростом, но хорошо сложена; у неё широкая нижняя часть туловища, красивые и белые руки, но скорее мужские, нежели женские; одно плечо выше другого, но она так удачно скрывает этот недостаток своим странным платьем, походкой и всеми телодвижениями, что о его существовании можно заключать пари. Лицо крупное, но правильное с ярко выраженными чертами: орлиный нос, в меру большой рот, сносные зубы, действительно прекрасные, полные огня глаза. Несмотря на следы оспы, её кожа чистая и совершенно здоровая; форма лица правильная, но заключена в совершенно невообразимую причёску. Это мужской парик, очень тяжёлый и высоко приподнятый спереди, спадающий толстыми прядями по бокам и более-менее приемлем на кончиках; макушка представляет собой массу волос, и только сзади находится нечто, напоминающее женскую причёску. Иногда она носит шляпу. Её корсаж, зашнурованный крест-накрест на спине, сделан по типу наших лат, из-под которых проглядывает нижняя сорочка; юбку носит плохо застёгнутой и не совсем прямо. Она сильно пудрится, а под толстым слоем пудры скрывается обильный слой крема; практически никогда не носит перчаток. На ногах у неё мужские башмаки, а её голос и почти все жесты мужские. Она любит демонстрировать своё искусство верховой езды, упивается и гордится им, как, возможно, делал это её отец великий Густав. Она очень хорошо воспитана и любит лесть, говорит на восьми языках, но большей частью на французском, за что её можно вполне принять за парижанку. Она знает больше, нежели наша Академия и Сорбонна вместе взятые, хорошо разбирается в живописи и знает о придворных интригах много больше меня. Она на самом деле необыкновенная личность».

Кристина стоически выдержала испытание французским светским обществом и прибыла в Фонтенбло без физических и моральных потерь, если не считать приступа несварения желудка от обеда в Авиньоне. Она не могла не видеть, что в некотором смысле превратилась в этой поездке в «выставочный экспонат», но не подавала вида и оставалась самой собой. Как всегда. «Французы оценят меня по достоинству, — сказала она одной светской даме, — они увидят, что я ни дурна, ни хороша, как об этом говорит молва».

Французский двор находился частью в Фонтенбло, а частью — в Компьене. Резиденция восемнадцатилетнего короля Людовика XIV располагалась в Компьене. Там же был и Мазарини, представлявший главную цель поездки Кристины. Её попросили пока остановиться в Фонтенбло, где она встретилась, в частности, ещё с одной придворной дамой — Монпансье. Во время представления фрейлинам двора королева допустила бестактность. При виде её фрейлины — вероятно, согласно этикету — бросились к ней и стали обнимать и целовать, что спровоцировало Кристину на неудачную шутку: «Они что — с ума сошли? Или они приняли меня за мужчину?» Дело понятное — королева к женскому обществу не привыкла.

В Париж Кристина въехала 8 сентября 1656 года с ещё большей помпой, чем в своё время в Рим. Мэр Парижа встретил её в предместье Сен-Антуан и вручил на блюде ключи от города. В торжественном шествии принял участие весь цвет королевства: нотабли, члены правительства, придворные короля, клир, представители мэрии и академий — все в парадных мундирах и праздничных одеждах. Пятнадцать тысяч солдат выстроились по обеим сторонам улиц столицы. И толпы любопытных, звон колоколов, залпы орудий…

Как всегда, её туалет представлял смесь мужской и женской одежды: алый камзол, алая юбка и чёрная шляпа с чёрным плюмажем. Она ехала верхом на белом коне по кличке Уникорн, в руках держала маршальский жезл, а к седельной луке были приторочены огромные кавалерийские пистолеты — смесь амазонки с кавалерийским офицером! Зрелище было не для слабонервных, но парижанам Кристина пришлась по душе. И только во время причастия в соборе Парижской Богоматери епископу Амьенскому очень не понравилось, что королева не опустила очи долу в благоговейном экстазе, а смотрела прямо ему в глаза.

Через несколько дней она поспешила в Компьен. Там она познакомилась с придворной дамой Франсуазой Берто Мотвиль и встретилась, наконец, с кардиналом Мазарини. Он пригласил её на обед в Шантильи и в самых расплывчатых словах дал заверения относительно неаполитанского дела. Кристина верила в свою удачу, хотела верить и кардиналу. Тем не менее она сумела распознать эту личность и дать ей точную характеристику[112]. Что не помешало ей попасться на его уловки.