Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

Голоса, однако, слышались совсем рядом. Дети уже далеко. Ждать было больше нечего. И я встал во весь рост, со своей ржавой трубой наперевес — и, как учили, нажал куда надо.

Огненный шар возник посреди деревьев и лопнул, и выросла громадной гребенкой, поднялась из земли стена огня, охватывая адов сад, вспыхнули лаборатории, страшно зазвенели, вылетая, стекла, пламя взметнулось до неба, разодрав защитный купол, и тут же раскаленный обжигающий язык надвинулся на меня и слизнул…

Я лежу в тихой белой комнате, у окна, на высокой кровати. Одет я во что-то белое и легкое. Рядом на столике тонкий стакан с желтым соком, какая-то книга, маленькая плетеная корзинка с абсорбцией. Вижу в окно верхушку пальмы, голубое небо с белым облачком в углу. Пахнет морем, свежий ветерок чуть колышет сдвинутые занавески. На полу валяется сброшенная банановая шкурка и апельсиновая скорлупа. Ощущение легкости, вылупленности. Я вернулся. Много лет бродил я вдали, скитался в снегу и рассеивался под чужими дождями, много-много лет, тыщи две…

Голубая с белым волна мягко подхватывает меня, уносит, я, Илья, закрываю глаза и начинаю Восхождение.

Да, да, все было, я, Элиягу, помню.

На ужин — сернистый левиафан, бык-великан съедобный и заветное вино.

Декабрь 1996 — апрель 1998 гг.

Волгоград — Нюрнберг — Москва

«Собирались лодыри на урок,

А попали лодыри на каток».

(Самуил Маршак)

«И сказал Господь Самуилу: вот, Я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обоих ушах».

(1-я Книга Царств, 3:11)

«…и жид полезет на крепость».

(Гоголь, «Игроки»)

«Унылый дождь стоит в оконной раме,

Смывая с бытия за часом час».

(Вивальди. «Времена года. Зима», пер. А. Бродского)

1

Зимний дождь заливал летное поле. Через мутный зарешеченный иллюминатор Илья видел вдали желтовато мерцающий купол аэровокзала — как перевернутая плошка со светящимся жиром. Поле окаймляли странные деревья с толстыми чешуйчатыми стволами и метелками наверху — сразу напомнившие детство при печке, скитания на санках в снежной пустыне, тихое собирательство в заплечный альбом, зубчатые квадратики давно исчезнувших диковинных стран…

Ровный механический голос возник с потолка: «Дорогие товы и временно допущенные посетители страны! Наш ледокрыл без огрехов произвел посадку в аэропорту «Френкелево» столицы Ближне-Восточной Республики городе — вечном герое Лазария. («Голос железный, а женский. Баба каркает», — догадался Илья.) Местное время — третья стража, первый обход. День от Бани второй, канун девятого поста. Погода за бортом — дождь. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки завода пружины и завершения предварительного осмотра. Просим всех положить руки на подлокотники ладонями вверх и не залупаться!»

Народ вокруг, улыбаясь — долетели, спасибо, не грохнулись икаркой, вспомнить только болтанку, когда в облаках прорубались, тянули до посадочных огней, — зааплодировал, завозился в креслах, освобождаясь от пут. Илья прикрыл глаза, дважды прочитал про себя, шевеля губами, «Слышь…», и — что ж, будь по-вашему, — отстегнул ремни и послушно положил руки ладонями вверх на истертые плюшевые подлокотники.

Из стен плавно и торжественно, вызывая щемящее ощущение сопричастности, единения, нежной надежды — эх, слезы да мурашки! — зазвучала старозаветная музыка: «Мы дивный новый мир построим — в колонну по пять Лазарь поведет…» Прибыли. Впрямь. Расступились воды небесные. Аэропорт! Страна Из. Ближний свет. Попал в молоко и мед. Точняк-медуяк, кудык вывел Изход…

Крепкий смуглый местный чиновник, Смотрящий, — уже двигался по проходу, позвякивая шпорами на «пархарях» гармошкой. Был он по-зимнему — в пятнистом комбинезоне, шерстяной берет-шестиклинка засунут под погон, тяжелый штурмовой «бергер» — раструбом вниз через плечо. На шее шарф с вышивкой «За взятие Храмовых высот».

Ого-го, ерусалимский кавалерист, значит, иго-го, из Дикой Пароконной, а сколько ж их уцелело, меченных, раз-два и обчелся, горстка отважных, душ семьдесят, мясорубка жуткая, историческая, в Садах Иссахаровых, на Шестом Форте, сами полегли и тем ни пяди, постойте, батюшки, но это когда было-то, сколько йот тому назад… отцовский башлык донашивает, должно быть… у них это так, чтят…

Смотрящий остановился возле Ильи, тряхнул рыжим чубом и уставился на него пронзительно:

— Ну? Прискакал уже?

— Да, — кивнул Илья и добавил на местном: — Таки.

— Уже я вижу, хвала Лазарю, — процедил Смотрящий, буровя Илью темным глазом. К прикладу «бергера» у него синей изолентой были примотаны два пластмассовых рожка-магазина, а сам стрелковый прибор еще недавно был, видимо, укутан портянками для сохранности — попахивало.

— А чона к нам — подхарчиться ночами? Продотрядовец?

— Да нет, на симпозиум я.

— A-а, на тот самый сиппозиум, — внезапно ухмыльнулся, сверкнув железной фиксой, чиновник и выразительно прищелкнул себя по кадыку. — Вот что нас губит! Пришелец, стало быть, вы, выходит, в нашей обители. Временно допущенный, «вред»…

Он состроил серьезную физиономию, канун поста все же, шаркнул сапогом со шпорою:

— Рады приветствовать вас на святой земле Республики, родной и любимой! Желаю хорошо погужеваться! Полную цалахат ацлаха вам, с верхом!

«Тарелку удачи», перевел себе Илья, подивившись — понимаю дикие эти звуки, не зря зубрил.

Тушечница болталась у Смотрящего на ремне, в планшете нашелся набор игл. Грубой толстой иголкой, обмокнутой в красную тушь, он быстро и ловко — Илья и ахнуть не успел — выколол на левом запястье Ильи слово «вред», и рядом номер — пяток цифр (какая-то постоянная?). Подмигнул: «Держи пять!» и двинулся дальше, цокая подковками и цепко осматривая прилетевшую массу:

— Проверка на вшивость, шмокодявки недорезанные! Ваш мандат, пожалуйста. Благодарствую. А ты чего на нем вареный такой? И уши опущены… Ты кто таков будешь? Где там сбоку написано? A-а… Откуда? Всюду жизнь, в лаг, везде белок… О-о, кого я вижу, посыпь меня пеплом — корову рыжу! — лейб-эскадронски окая, радостно заголосил Смотрящий, раскидывая руки. — С задания? Ну как, на ять, прописал ижицу? Ускребся? И то… Но стекло натолок? А консерву вздул? Ой, вечный герой! Ну все, лаг, сверли дырочку…

Механический голос, идущий отовсюду, молвил:

— Дорогие товы! Будьте добры, на выход! И, если не затруднит, — с вещами!

Воздухоплаватели стали выбираться из тесных кресел и скапливаться в узком проходе. Какие там вещи, всё в багажнике. Просто фигура речи — мол, возврата нет, ребята, приплыли в Сяксюда, как насвистывал, бывало, рядовой Ким в осажденной хлеборезке.