Ожерелье королевы - Александр Дюма

— Возможно ли, — продолжала королева, растроганная и его почтительностью, и его молчанием, — чтобы дворянин, в свое время стяжавший славу одного из самых преданных дворян, как враг, неотступно преследовал доброе имя женщины? Заметьте, господин де Шарни, что в первую же нашу встречу вы видели не королеву, и я вела себя с вами не как королева — я была женщиной, и вы должны были бы никогда не забывать об этом!

Шарни, воодушевленный этими словами, шедшими из глубины души, попытался было произнести слово в свою защиту; Мария-Антуанетта не дала ему времени.

— Как же будут поступать мои враги, — продолжала она, — если вы подаете им пример предательства?

— Предательства… — пролепетал Шарни.

— Когда вы прекратите устраивать доброму доктору непристойное зрелище вашего безумия, которое его тревожит? Когда вы уедете из дворца?

— Ваше величество гонит меня… — пролепетал Шарни. — Я уеду... уеду…

Желая выйти, он сделал такое резкое движение, что, потеряв равновесие, пошатнулся и упал на руки королевы, загораживавшей ему проход.

Едва он ощутил прикосновение пылающей груди, едва он почувствовал невольно обнявшую, подхватившую его руку, как рассудок совершенно покинул его, и губы раскрылись, испуская горячее дыхание, которое не стало словом и которое не дерзнуло стать поцелуем.

— О, тем лучше! — прошептал он. — Тем лучше! Я умираю, убитый вами!

Королева забыла обо всем на свете. Она охватила Шарни руками, приподняла его, прижала его мертвую голову к своей груди и положила ледяную руку на сердце молодого человека.

Любовь сотворила чудо: Шарни воскрес. Он открыл глаза, и видение исчезло. Женщина ужаснулась, что оставила воспоминание тому, кому хотела только сказать последнее «прости».

Она так быстро сделала три шага к дверям, что Шарни едва успел схватить край ее платья.

— Ваше величество, — воскликнул он. — Во имя моего величайшего преклонения перед Богом, которое все же не так велико, как мое преклонение перед вами…

— Прощайте! Прощайте! — сказала королева.

— Ваше величество, простите меня!

— Прощаю, господин де Шарни.

— Ваше величество! Последний взгляд!..

— Господин де Шарни, — трепеща от гнева и от волнения произнесла королева, — если вы не худший из людей, завтра, сегодня же вечером вы умрете или покинете дворец!

Когда королева приказывает в таких выражениях, это значит, что она просит. Шарни, стиснув руки, на коленях подполз к ногам Марии-Антуанетты.

Мария-Антуанетта уже открыла дверь, чтобы как можно скорее спастись от опасности бегством.

Андре, которая пожирала глазами эту дверь с самого начала разговора, увидела распростершегося на полу молодого человека и изнемогающую королеву; она увидела его глаза, сиявшие надеждой, и ее глаза, угасшие и потупленные.

Пораженная в самое сердце, пришедшая в отчаяние, распираемая ненавистью и презрением, она не склонила головы. Когда она увидела возвращающуюся королеву, ей показалось, что Бог дал этой женщине слишком много, дав ей трон и красоту, которые не нужны ей, коль скоро теперь Он дал ей эти полчаса, проведенные с де Шарни.

Луи увидел, что молодой человек обрел спокойствие и рассудительность своих счастливых дней. Шарни и впрямь оказался настолько благоразумен, что счел себя обязанным объяснить врачу внезапную перемену своего решения.

— Королева пристыдила меня и, таким образом, вылечила искуснее, чем ваша наука своими самыми лучшими средствами, дорогой доктор, — объявил он. — Видите ли, подействовав на мое самолюбие, меня можно укротить так же, как укрощают лошадь с помощью удил.

— Отлично, отлично, — пробормотал доктор.

— Спасибо вам, дорогой доктор!

— Стало быть, для начала вы уезжаете?

— Когда вам будет угодно… Хоть сию минуту!

— Подождем до вечера. Не будем спешить.

— Подождем до вечера, доктор!

— И далеко вы уезжаете?

— На край света, если понадобится.

— Для первого раза это слишком далеко, — все так же флегматично заметил доктор. — Может, для первого раза удовольствуетесь Версалем, а?

— Раз вы того хотите — что ж, пусть будет Версаль.

— Это как раз то, что нужно, и вас увезут вечером.

— Вы не так поняли меня, доктор: я хотел съездить в мое имение!

— Ах, вот оно что! Но ведь ваше имение не на краю света, черт побери!

— Оно на границе с Пикардией, милях в пятнадцати или восемнадцати отсюда.

— Ну, вот видите!

Вечером те же четыре лакея, которых при их первой попытке Шарни столь сурово выпроводил, донесли молодого человека до его кареты.

Он вернулся домой здрав и невредим. Вечером его навестил доктор и нашел Шарни в таком хорошем состоянии, что поспешил объявить, что это его последний визит.

Через неделю Шарни уже мог ездить на лошади с умеренной скоростью; силы его возвращались. Так как дом его был еще не так заброшен, он упросил врача своего дяди попросить у доктора Луи разрешения уехать к себе в имение.

Луи уверенно ответил, что движение — это последняя ступень, ведущая к окончательному излечению, что у господина де Шарни прекрасная карета, что пикардийская дорога стала гладкой, как зеркало, и что оставаться в Версале, когда можно совершить столь приятное и столь счастливое путешествие, было бы безумием.

Шарни приказал нагрузить разной кладью большой фургон, простился с королем, который излил на него потоки своей доброты, и попросил де Сюфрена засвидетельствовать его почтение королеве, которая в тот вечер была больна и не принимала. После этого он сел в карету у тех же дверей королевского дворца и отправился в городок Вилле-Котре, откуда должен был направиться к Бурбонскому дворцу.

На следующий день, после того, как королеву, убегавшую от стоявшего перед ней на коленях Шарни, застигла врасплох Андре, мадмуазель де Таверне вошла, как обычно, в королевские покои во время малого туалета, перед мессой.

Королева все еще не принимала гостей. Она только прочитала записку от графини де ла Мотт и пришла в прекрасное настроение.

Просто и, если можно так выразиться, строго одетая, Андре походила на вестницу несчастья.

Королева была, как это с ней иногда случалось, рассеянна и потому-то не остереглась медленной и торжественной поступи Андре, ее покрасневших глаз, матовой бледности ее щек.

Она повернула голову ровно на столько, на сколько требовалось, чтобы мадмуазель де Таверне услышала ее дружеское приветствие.

— Добрый день, моя милая!

Андре ждала, когда королева даст ей возможность заговорить. Она ждала, будучи совершенно уверена, что ее молчание, ее неподвижность в конце концов привлекут к себе взгляд Марии-Антуанетты.