Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

Он это знал, потому что с ним это случилось.

Дон Эсикио был занят. Удалившись от своих спутников, он мог теперь воспользоваться своими талантами. Это не значит, что он хорошо помнил эти таланты. Он действовал, если так можно сказать, инстинктивно. Только на какие инстинкты может человек полагаться, когда он так давно умер? От магии, которую он применял при жизни, теперь остались одни воспоминания, яркие для других, но не для него. Все зависело от тех, кто когда-то был близок к нему, и от того, как они рассказывали его историю.

Он понимал, что репутация его укрепилась уже после смерти. В представлении переживших его родственников он был волшебником, каким-то неземным персонажем. Его поступки, когда-то казавшиеся безрассудными и безответственными, теперь стали легендой. Но все, включая его самого, сходились в том, что время от времени он совершал настоящие чудеса. Даже самых строгих из своих критиков он иногда заставлял открыть рот от изумления. Он сеял сомнения в людях, прилипших к старым идеям, как букашки к горячей смоле. Он воздействовал на умы и менял видения. Да, он плутовал, озорничал, чтобы разогнать собственную скуку, – и если иногда становился причиной чьего-то кошмара, так что же? Он заставлял людей ломать голову, дивиться. Он вышибал людей из спячки, в которой все предсказуемо. Он был мастером веселья.

Есть ли в жизни человека что-нибудь важнее веселья? В любви ли, в дружбе, разве это не самое главное между двумя людьми? Веселье спасает человеческие отношения. Если бы он и его возлюбленная Крусита отказались от радостей жизни, если бы они не умели наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе, то как бы они смогли так долго оставаться мужем и женой? То же самое можно сказать и о Селесте. И об Эсперансе. И о его дорогой Ча-Че! Разве тогда продлились бы столько времени все его романы? Разве смог бы он с удовольствием просуществовать больше столетия, если б не было этих многих тысяч ночей смеха – и восхитительных открытий? Разве было бы у него тогда столько веселья? Вся соль в веселье!

Пусть он давно умер, сейчас ему весело. К черту всякие там учения, думал он, тихо посмеиваясь. Пора снова поиграть с видениями живых – с их дневными грезами, ночными снами и промежуточными мечтаниями. Ему хотелось заняться реальным человеческим существом, понимающим, что значит испытывать жаркие чувства и быть в плену у желания. Он поискал эту женщину на дорогах памяти и, узнав на ней особую отметину шамана, оказался здесь.

Сейчас он смотрел на нее: женщина с горячей кровью – это яркое зрелище. У нее было миловидное лицо, одета она, как у них принято: в джинсы и белую хлопковую рубашку. Она стояла в опасной близости к самому краю скалы, расставив руки в стороны и слушая хохот быстрокрылых ястребов, оседлавших горные ветры. Кругом лежал необъятный суровый, дикий ландшафт. Самое подходящее место для приключения – идеальная обстановка для духовной одиссеи. Ее одиссея началась с рождения, как и у всех, с первого вдоха, когда человека ослепляет яркий свет нового видения. Все начинается в то мгновение, но, похоже, это было хорошее место, чтобы еще раз начать.

Дону Эсикио с малых лет доставляло удовольствие бросать вызов другим умам. Первым делом он бросил его самому себе. Сможет ли он не верить словам, произносимым им же самим? Сможет ли оказывать своим родителям уважение, которого они достойны, и при этом не верить им? Сможет ли принимать во внимание власть, но не подчиняться ей? Он обнаружил, что все это ему по силам. Он узнал, что может использовать идеи, как ребенок пользуется руками на пляже, строя совком из мокрого песка причудливые сооружения, возводя неприступные стены и тут же рассыпая их. Ум – это поле, и его почва может принести щедрый урожай или оказаться бесплодной. Идеи – это семена, которые мы бросаем в землю – иногда ненароком. Эти семена неизбежно приносят какой-нибудь плод. Если их посеять с намерением, то солнце и дождь помогают им создать видение. Если человек заботится о своем урожае, осознанно относясь к процессу, дающему видению жизнь, то он – художник.

Эсикио видел, что Эмма хочет быть художником. Возможно, она уже была им в других областях, используя разные средства выражения. Наверное, ей было знакомо слово «тольтек» и она постигла его значение. Так зажглось ее воображение, и она решила освоить самое захватывающее из искусств – искусство жизни. Эмма была уже не так молода. В его время считалось бы, что пора ее расцвета уже миновала, но огонь ее еще ярко пылал. Смотреть, как она стоит здесь, безмолвно погрузившись в видение ястребов, было вдохновляющим зрелищем. Знает ли она сама, что привело ее сюда? Понимает ли она, какие силы привлекли ее к этому месту и к этому мгновению? Скала под ее ногами высилась над глубоким ущельем на десятки метров от уровня реки Рио-Гранде. Он увидел, что руки ее расслабились. Она стала на колени, затем осторожно легла на спину, свесив голову над пропастью. Над нею – небо, внизу – река, она должна чувствовать себя плывущей между мирами. «Ты готова?» – улыбаясь, бросил он ей молчаливый вызов. Она ему понравилась. Она была готова к испытанию посерьезнее. Может быть, она не знала, чего хочет, но он, дон Эсикио, ручался, что она это получит.

Ученик растет и развивается, то же самое и учитель. Осознанность учителя расширяется, становясь вратами для других и зовя их ступить на территорию бесконечности. Конечно, не каждый способен услышать этот зов, размышлял Эсикио. А из тех, кто его расслышал, мало кто жаждет совершить прыжок. Эмма едва ли понимала, что значит совершить такой прыжок, но для нее важен был не буквальный смысл слов. Она расположилась на краю скалы вниз головой, чтобы ее ум мог увидеть мир по-новому, чтобы почувствовать зов. Она экспериментировала, играла, задавала себе вопросы. Старик узнавал руку Мигеля, поработавшего над развитием этой женщины. Его влияние чувствовалось в том, как она себя ведет, как слышит безмолвный призыв его любви и отвечает на него.

Ему казалось, что он уже давно наблюдает за Эммой. Впервые он обратил на нее внимание в Перу, где она послушно следовала за Мигелем по горам и лугам, несмотря на все происки погоды, в экспедиции по дюжине священных мест, страстно желая меняться и учиться. Без сомнения, в ней было любопытство. В ней была отвага отчаянной женщины, но в обстоятельствах ее жизни, кажется, не было ничего отчаянного. Просто пришло ее время. Для нее пришло время сомневаться, пойти в непостижимое. Пришла пора проскользнуть незамеченной сквозь неприступные ворота рассудка и безоглядно броситься вперед.

То, что учителя и ученицу тянуло друг к другу, было очевидно с самого начала. Роман между Эммой и Мигелем был неизбежен. Дальнейшее наблюдение подсказало дону Эсикио, что, вероятно, эта любовь – надолго. Мигель жил в ее сердце. Эсикио знал, что значит завоевать любовь женщины и заслужить ее верность. Он знал, какие драгоценные плоды приносят доверие и благородство. В его жизни тоже было несколько браков и бессчетное число любовных историй. А сколько было сладкозвучной музыки! Сколько песен, обольщений и измен! Сколько наслаждений! Он мог бы поклясться, что древние инстинкты вновь взыграли в нем, загудели в его тонких, как веретена, бедрах, взрываясь в чреслах. Все было по-настоящему. Трудно было сдержать это чувство. Невозможно не подчиниться самому мощному повелению жизни. Каждой улиткой, каждой звездой руководит один тот же закон. Он гласит: «Будь!» Будь! И мы становимся кем-то. А потом соединяемся с кем-то, чтобы жизнь множилась.