Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина

Некоторое время все трое молчали. Марта — устало, Меншиков — недоумевающе, Петр — с благодарным удивлением.

— Где научилась искусству сему, красавица? — ласково спросил царь.

— У приемного отца моего, пастора Глюка, — ответила Марта.

— У Эрнста Глюка? — переспросил Петр. — Достойный человек и большой учености. Знаю я его. В Москве он нынче. Гимназию по моему приказу устраивает. А к этому плуту как ты в дом попала?!

— От господина фельдмаршала Шереметева он меня взял, — объяснила Марта.

— Силой или обманом взял? — по-деловому поинтересовался царь.

— Неважно как, государь. Но прошу не карать его.

— Ладно, кудесница, уважу тебя, — пообещал царь. — Хоть и зря ты за Алексашку просишь. Пороть его надобно, шкуру со спины содрать — для пользы дела! Все никак не соберусь. Люблю его, шельму… А к Шереметеву в дом как попала?

— Я пленная, — объяснила Марта. — Взята под Мариенбургом.

— Ты — мужняя жена? Или вдова?

— Вдова она, мин херц, — вмешался Меншиков. — Вдовее не бывает! Мужика ее, шведского солдата Йохана Крузе, наши на осаде Мариенбурга угробили!

— Опять ложь! — воскликнула Марта. — Йохан жив! Только я о нем ничего не знаю! Я его жду.

— Ну и жди, кудесница! — весело посоветовал Петр. — Только жданки не прожди! Что, за стол с нами сядешь?

— Теперь сяду, Ваше Величество, — согласилась Марта. Этот безумный, но в чем-то привлекательный человек уже не был ей страшен.

— Да как зовут тебя, мариенбургская пленница? — поинтересовался Петр.

— Мартой… Мартой Крузе.

— Ты немка-лютеранка?

— Я католичка. Отец мой, Самойло Скавронский, был из Литвы.

— И что же, пастор Глюк не велел тебе принять лютеранство? — спросил Петр.

— Он уважал мой выбор, — объяснила Марта.

— Если решишь православную веру принять, — решил за нее царь, — станешь Катериной. Нравится мне это имя. Крестницей моей будешь!

— Позвольте мне остаться в вере родителей, Ваше Величество! — попросила Марта.

— Ну ладно, ладно, коли упрямица такая, — неохотно согласился царь. — Будет у тебя еще время над этим поразмыслить. А пока — кофию завари нам, да покрепче! Да снедь вели на стол нести, какая в доме есть! Проголодались мы с Данилычем!

Наутро после этой роковой встречи Меншиков, опасаясь гнева царя, сам отсчитал Марте немалую сумму «на обзаведение собственным хозяйством и домом». Сдержанно поблагодарив Александра Данилыча, Марта сказала, что рада будет купить на эти деньги собственный домик и немного земли — но не в России, а на родине, в Ливонии.

— Ишь куда собралась? — с неподдельным удивлением сказал ей на это Меншиков. — В твоей Ливонии война идет, а ты — военнопленная. Тебе туда дорога заказана.

— Тогда — куда угодно! Только отсюда подальше…

Услыхав такие слова, Александр Данилыч крепко призадумался и, ссылаясь на военные надобности, наличные деньги у Марты отобрал, в тот же день отправил ее под надежной охраной на Москву, где купил своей несостоявшейся любовнице небольшой домик и велел там поселиться. Днем и ночью дом сторожили молчаливые слуги Меншикова, и они же на почтительном отдалении следовали за Мартой, стоило ей ступить за порог. На вчерашнюю ливонскую пленницу «положил глаз» сам государь, и верный Алексашка не желал опростоволоситься повторно, упустив столь ценную особу. Так Марта окончательно поняла, что из России никуда уехать не сможет. Путь домой ей преграждала воля царя, пожелавшего навещать бывшую меншиковскую экономку в ее новом доме и даже отпускать Марте из казны жалованье.

Пока же изредка заходил только сам Меншиков, наезжавший в Первопрестольную по своим надобностям, и с изысканной вежливостью осведомлялся, всем ли она довольна. Однажды Марта не выдержала и оскорбленно заявила Александру Данилычу, что царской любовницей и содержанкой она никогда не станет. На это тот совершенно спокойно, без обычной своей лукавой и двусмысленной улыбки, объявил, что великий государь «покамест нанимает ее не в любовницы, а в лекарки». Мол, она так поразила Петра Алексеича своим искусством врачевания, что царь желает постоянно видеть ее подле себя. Когда ему понадобится, он будет приезжать в уединенный московский домик, чтобы Марта снова смогла успокоить и умиротворить его воспаленную голову, облегчить его душевные муки.

— Что же это за муки? — спросила Марта у Александра Данилыча.

— Власть на него давит, пани Марта, — неожиданно печально ответил царский наперсник. — А власть — страшное бремя…

— И что же, никто из придворных лекарей не может ему помочь? — недоверчиво поинтересовалась бывшая воспитанница пастора Глюка.

— Во время, как бы это сказать… — Меншиков долго искал в должной мере почтительные слова по отношению к болезни царя. — Словом, во время приступов гнева Его Величества придворные лекари не осмеливаются даже подойти к нему! Все разбегаются и прячутся, как от чумы! Караул с постов сбегает, хоть и ведают служивые, что смертью их потом за то казнят! А ты к нему приблизиться не побоялась! Я, правда, тоже не боюсь… Вот мин херц и решил держать тебя при своей пресветлой особе, как и меня…

— Но я хочу домой, на родину, в Мариенбург! — воскликнула Марта.

— Куда? На руины? Да коли и было бы тебе куда ехать, государь, или злой рок, если тебе угодно, не отпустит тебя из России! — убежденно сказал Александр Данилыч.

— Но почему?! — в отчаянии вскрикнула Марта.

— Потому что ты нужна ему и народу!

— Народу? С какой стати?

— В ярости великий государь слеп, а во слепоте своей — весьма страшен и крови ненасытно жаждет! — серьезно разъяснял Меншиков. — Смертные и пыточные приговоры сыплет, будто горох из мешка! Ты одна можешь обуздать его ярость, а значит, и помочь многим! Мин херц уже зовет тебя Катей! И, что ни день, спрашивает о тебе — как там моя Катя, да что с ней?!

— Я не его Катя! — жестко отрезала девушка. — Меня зовут Мартой.

— Сие ему ведомо. Ты, несомненно, слыхала о Святой Екатерина Александрийской, великомученице?

Марта кивнула. Меншиков заговорил вновь. Марта изумилась тому, какая перемена произошла в его поведении, лишь только она перестала быть предметом его вожделения. Опасный галант Менжик преобразился в разумного и достойного мужа, говорившего с ней, как с доброй подругой:

— Ты помнишь, что святая сия отличалась ученостью и постигла искусство врачевания римских и египетских лекарей, умножив его на христианскую молитву и святое озарение, — рассказывал Александр Данилыч. — Мин херц узрел в тебе поразительное сходство с Екатериной и потому назвал тебя так. Он волен именовать каждого из своих подданных по воле своей!