Андерманир штук - Евгений Клюев

Наконец настало время датчиков – особой радости, увы, не принесших: эти металлические штучки, которые сажались ему на разные части тела и которые должны были регистрировать всё подряд, скоро перестали замечаться им – и Демонстратнеру сделалось так же скучно, как и на обыкновенном стуле или в обществе детектора лжи. Исследуемый не понимал ни целей исследования, ни его структуры, ни тем более собственной роли во всем этом: с таким же успехом вместо него можно было бы изучать кого угодно. Но Алеша Попович продолжал называть его «феноменом» и выражать радость от того, что с Демонстратнером поручили работать именно ему. Впрочем, был Алеша Попович хитрован, и раскрутить его на какой-нибудь разговор по душам казалось Демонстратнеру невозможным. Только однажды это удалось – правда, Демонстратнер в конце концов пожалел об удавшемся: Алеша Попович, улыбаясь безмятежной своей улыбкой ученого, произносил вещи, по поводу которых не очень понятно было – нравятся они Демонстратнеру или нет.

«Вы же, дорогой мой человек, – соловьем-разбойником заливался перед ним Алеша Попович, – уникум, говорю Вам это без всякого преувеличения. Этики для Вас не существует вообще, да и на что она Вам, по чести-то говоря? С такой степенью приспособляемости к окружающей среде, как у Вас, иметь этику было бы попросту баловством! Это как жабе иметь постоянную температуру тела… зачем ей она? Если жаба все равно подстраивается под температуру окружающей среды – когда бы ей этою постоянной температурой воспользоваться? Вы жаба, друг мой, жаба от этики, шедевр природы.

Когда начитанный Коля Петров вел меня на Ваше выступление, он представил мне Вас как человека без свойств… Музиля знаете? Нет, конечно, но его все сейчас читают, так надо – вот и Коля Петров читает. Но Коля Петров ничего не понимает! Это Вы-то – человек без свойств? Вы человек со всеми свойствами, Вы не один человек, Вы все люди сразу, Вы умеете быть – любым: каким обстоятельства потребуют – таким Вы и будете, и каждая Ваша ипостась – Вы подлинный! Ибо все, что Вы ни скажете, все, что Вы ни сделаете – все одно вранье, Вы следите за ходом моей мысли?… в Вас правды – ни на вздох, ни на пол-интонации… фе-но-ме-наль-но! Само понятие „правда“ в Вашем присутствии утрачивает смысл, правды возле Вас – в Вас самом! – размножаются, как кролики, мир перестает быть бинарной системой, „да“ и „нет“ исчезают, день отныне не сменяется ночью, прекращаются морские приливы и отливы, земля останавливается… и все это делаете Вы, Борис Никодимович! Вы стерли противоречия, мановением руки установили гармонию – тоскливейшее из всех возможных состояний мира, Вы бог, я преклоняюсь перед Вами.

Я наблюдал за тем, как натренировано на сегодняшний день Ваше тело. Допускаю, что наедине с собой Вы можете быть и другим, но в полевых условиях – а Вы здесь у нас пребываете все-таки в полевых условиях – оно слушается Вас беспрекословно. Ваше тело реагирует одинаково – на всё, это какое-то чудо физиологическое. Как потрясающе Вы умеете владеть собой! Я не видел – да боюсь, что и никто не видел, – ничего подобного, Борис Никодимович: Вы способны заставить себя испытывать комфорт в любой ситуации… я постоянно пытаюсь вывести Вас из равновесия, но это удается мне лишь на тысячную долю секунды – и тут же душа Ваша, как ванька-встанька, возвращается в прежнее положение – б-е-з-м-я-т-е-ж-н-о-с-т-и, и при этом Вашим нервным окончаниям, Вашим мышцам, Вашим мускулам, Вашим кровеносным сосудам – им все равно, что Вы испытываете… нет, не так, они не дают Вам ничего испытывать. Любой импульс, поступающий изнутри, гасится на поверхности, любой импульс, поступающий с поверхности, – гасится внутри. Вы какой-то просто унус мундус юнговский, в котором материя и психика не различаются! Я, ей-богу, не знаю, сколько лет мне потребуется на разгадку „феномена Ратнера“, но, если я разгадаю ее – и если еще не будет слишком поздно, тогда…»

Увы, он не сказал, что – тогда.

Разочаровав, между прочим, Демонстратнера – так и не понявшего, чувствовать ему себя польщенным или нет. Он машинально выбрал первое.

А вот что касается пророчества Коли Петрова… то оно постепенно сбывалось, убеждая Демонстратнера в том, что прав был Коля Петров, говоря о нем как о «человеке будущего»!

Страна теперь кишела экстрасенсами всех мастей, и Демонстратнер, с его уже четырехлетним непрерывным стажем в профессии, казался большинству начинающих мэтром. Имя его периодически мелькало то здесь, то там, и – как человек, научившийся держать нос по ветру, – Демонстратнер уже подумывал о том, что мотание по клубам и дальние командировки, пожалуй, уже не для него. Коля Петров, отношения с которым выровнялись сами собой, хоть прежней близости и не было, тоже советовал оставить «эстраду». По-другому он место пребывания Демонстратнера никогда не называл, и Демонстратнера это, кстати, злило. Его теперь и вообще многое злило в Коле Петрове: например, то, что львиную долю демонстратнеровских заслуг Коля Петров продолжал приписывать себе… но с этим мы, ничего, еще разберемся.

Тем более что и оставить «эстраду» уже было ради чего. Покровители Демонстратнера очень одобрили его идею – надо сказать, собственную, демонстратнеровскую, – создать школу для экстрасенсов или как бы там ее ни называть… не в названии дело. Демонстратнер, между прочим, все более склонялся к самому простому названию – типа «Школа Бориса Ратнера», тем более что имя на данный момент уже примелькалось. Особенно после того, как Демонстратнер получил время на телевидении.

Телевидение было подарком все тех же покровителей. Однажды, три дня беспробудно кутя в закрытых кругах, Демонстратнер показал там хмельным гостям одну из своих штучек: составил парочку психологических карт личности – и имел такой успех, что через несколько дней из закрытых кругов к нему обратились с просьбой «снять порчу». Впрочем, просьба – действительно обозначенная как просьба – становилась, будучи переданной через такие инстанции, настоятельным, по меньшей мере, пожеланием. О том, чтобы отказаться, не могло быть и речи – и Демонстратнер злился, последними словами ругая себя за свою слабость к кутежам в закрытых кругах. Мало того что он не знал, как снимают порчу, – он и слова-то «порча», в сущности, толком не понимал. Между тем снимать ее, эту самую порчу, предстояло уже послезавтра.

Демонстратнер до сих пор со смехом вспоминал, как он перебирал карточки в библиотечных каталогах, ища хоть какую-нибудь книжку, где случайно могли бы оказаться симптомы порчи… неужели тогда, год назад, он всерьез думал, что заказчик будет ловить его на незнании «предмета» и уличать в отсутствии «навыков»? Наивный! Помнил он и то, как, вздыхая, вышел из библиотеки, про порчу ничего не найдя, и как у самой Лубянки за какое-то немыслимое количество рублей купил у нахального спекулянта, разве что не расцеловав его, книгу Забылина «Русский народ». Терпения хватило только дойти до метро – прямо там, на мраморном барьерчике «Дзержинской», он и причастился Забылина. И Бог свидетель: ни одна книга в жизни не листалась им с такой страстью. Сначала он было испугался, что ничего не поймет, ибо, открыв книгу на оглавлении, сразу же попал в часть третью, «Чары», где в порядке перечисления шли не только заговор «при искании клада» и «при собирании папоротника» (необходимость обращения к заговору в случае с папоротником ему уловить не удалось), но и энигмы типа «горы на ветер», «от преследования гусей», «от жабы в горле», «чтобы испортить, или навязать килы», «икоту напускать», «чары на след» и «противудействие чар на след», а также «старую ленивую лошадь сделать молодою и бодрою» и абсолютно загадочная «скотская клюква»… Последнее показалось Демонстратнеру просто совсем неспортивным по отношению к нему – и он поспешно вернулся к килам, полагая, что, если ему удастся узнать, как испортить, то есть навязать килы, догадается он и как эти килы устранить, удалить, улучшить – или что там еще с килами делают.