Лесная крепость - Валерий Поволяев

Хотя бывает, что люди, храбро воевавшие, увешанные крестами, очутившись дома, робеют и сжимаются боязненно от грохота кастрюль, от коридорного рявканья соседок, панически спасаются от них бегством, а едва увидев красный нос жэковского смотрителя, просто-напросто поднимают руки – бо́льших страхов и страстей, чем в быту, на кухне, в бане и в общественном туалете, для них нет. Вот и оспаривай после этого высказывание малоизвестного немца Бёрне, который заявил, что люди и суда обычно разбиваются близко от берега, а не в открытом море, где нужны ловкость и мужество, – действительно ведь, в море, в бою, в туманных далях мужественные люди чувствуют себя в своей стихии, суда спокойно режут пространство острыми форштевнями, моряки делают своё дело, а у берега, подвластного докерам и пьяницам, не могут справиться с пеной, мусором прибоя и разной пластмассовой дрянью, плавающей в воде.

Все мы часто встречаем пену, много пены – жизнь человеческая, увы, не всегда может быть удачной, она, как шутили в пору моей студенческой молодости, очень похожа на зебру, всё время одно чередуется с другим, светлая полоса чередуется с чёрной. Неудачи старят человека, успехи старят ещё больше, испытание успехом выдерживают единицы. А испытание войной? Слишком многие здесь умирают… Одно лишь справедливо: когда умирают молодые, они навсегда остаются в памяти молодыми, и есть люди, которые им завидуют. Представляете себе – завидуют! Но зависть эта ненормальная…

«Здравствуйте, глубокоуважаемый товарищ Министр!

Здравствуйте, товарищ командир в/ч 109063 “К” и весь Ваш командный состав.

К Вам с просьбой обращается Жислин Вадим Петрович. Мой сын Пётр Вадимович при выполнении интернационального долга в Демократической Республике Афганистан погиб 16 июня 1985 года. Правда, прошло уже некоторое время со дня его гибели, но я, как отец, потерявший единственного сына, убедительно прошу Вас рассказать нам, родителям, при каких обстоятельствах он погиб. Ведь когда привезли его гроб, то нам даже не разрешили его вскрывать. Прапорщик, который привозил гроб, сказал, что Пётр погиб при сопровождении колонны.

Но, говорят, есть и другая версия. Дело в том, что в нашем районе один товарищ, который вернулся с выполнения интернационального долга, как-то по секрету рассказал, что сын наш Пётр был захвачен душманами и убит.

Мы просим написать всю правду, ведь мы знаем, когда душманы убивают наших солдат, то сильно над ними издеваются. Просим Вас написать всю правду про то, что он цел был или в гробу ничего не было. Мой сын Пётр окончил отлично 10 классов, после школы от военкомата окончил ещё одну школу – специальную, где обучают будущих солдат, экзамены сдал на “отлично”, у нас лежит благодарственное письмо за воспитание сына. Я сам лично и моя супруга не можем пережить такое горе, каждую неделю ходим на его могилу, с нами также постоянно ходят его одноклассники.

Ещё одна просьба. Я еще полон сил и могу приносить много пользы на службе Родине, но для этого мне нужна машина. Желательно машина “Волга”, у неё и проходимость выше и металл прочнее, чем у машин “москвич” и “жигули”. Я об этом прошу, как отец единственного сына, которого я потерял в Афганистане. Если нет “Волги” новой, то можно подержанную, которая прошла тысяч 10–12 километров. Но не больше 15. Когда 15, то “Волга” теряет свои качества, она для водителя чужая и может рассыпаться на дороге. Я об этом говорю, потому что я это знаю. Имел разные машины, в том числе и “Волгу”. Прошу о “Волге” не в порядке возмещения ущерба за сына, а потому, что хочу быть в строю. Я ещё много могу принести пользы.

Если бы мой единственный сын был жив, он одобрил бы мою просьбу – Пётр очень любил машины, и у меня вызвало недоумение, что в армии он стал рядовым солдатом, а не шофёром. Когда я думаю о нём, то не знаю, куда деваться, а моя супруга плачет. Напишите нам всю правду.

А машина нужна за тем, что я могу принести ещё очень много пользы. Если Вы справитесь в районе о том, кто я, Вам ответят – уважаемый человек, который умеет приносить пользу. А сына нет. Кто мне заменит сына?

Машина нужна для дела, чтобы государству оказывать помощь. И чтоб на могилу к Петру лишний раз съездить».

Насчёт машины Вадим Петрович Жислин адрес выбрал, видать, точный, ведь есть же в воинских частях «Волги», командиры на них ездят, машины, надо полагать, списываются после определенного срока, а раз списываются, то куда, спрашивается, они идут? Дорога у них одна – на продажу. Своим же, близким, так сказать, людям. Погибший сын давал право Жислину быть своим – Вадим Петрович отдал армии Петра, армия должна была хоть чем-то возместить дорогую потерю.

Вполне возможно, что по ночам Вадим Петрович стонал от боли, закусывал зубами угол подушки, чтобы не расплакаться, но когда слышал плач супруги, то не сдерживал себя – внутри отказывали тормоза, и он нёсся на большой скорости под откос, сердце обрывалось, поспешно покидало мертвеющее тело, из жизни ведь ушёл единственный зелёный росток, проклюнувшийся из земли и землею же взятый, с ним исчезла в холодной глуби и последняя надежда. А что он без надежды, Вадим Петрович Жислин?

Он долго пребывал в обморочном онемении, когда прапорщик с бледными, словно бы всосанными внутрь худыми щеками – такие щёки бывают только у больных либо тяжелораненых – привез серый, сваренный по рёбрам металлический гроб, вошёл в дом и молча поклонился Вадиму Петровичу и его супруге.

– Что, что, что? – тяжело задышала жена Вадима Петровича, взнялась над самою собой, тело её будто бы наполнилось водою, колыхнулось вяло, она слишком быстро всё поняла и безжизненно опустилась на стул.

Вадим Петрович не сразу понял, в чём дело, подумал, что это к нему явился проситель по депутатским делам – будет клянчить квартиру побольше, хотя забывает, что чином всего-навсего прапорщик, а не генерал, потребует работу для жены по какой-нибудь совершенно городской специальности, допустим, по части лечения домашних попугаев либо лаборантского баловства: брать пробы пыли, воздуха, воды, что в их селе совсем ни к чему, в их селе всё чисто, прапорщики испокон веков берут себе в жёны лаборанток, поморщился недовольно, не сразу уловил то, что мгновенно уловила жена, и охнул только, когда прапорщик проговорил медленно, почти механически, словно бы это ему приходилось делать каждый день, бесцветно, тщательно подгоняя друг к другу слова:

– Ваш сын, выполняя интернациональный долг, погиб в Афганистане.

Супруга Вадима Петровича убито молчала. Сменяя её, часто и горько задышал сам Вадим Петрович.

– Что, что, что?

– Я привёз тело вашего сына, – сказал прапорщик.

Простые слова, но какой страшной они делают минуту, в которой звучат, – такие слова слышит не всякий отец. Вадим Петрович неверяще помотал головой, крепко сжал сухие глаза.

– Ваш сын пал смертью храбрых, – сказал прапорщик. Он словно бы выполнял некий, уже знакомый ритуал, идя по его засечкам, словно бы по неким школьным ступеням, где ставят отметки, – по тому, как он будет произносить эти горькие фразы, ему будут выдавать жалованье, худое лицо прапорщика с тусклыми глазами и тёмными взлохмаченными бровками было бесстрастно.