Не та девушка - Илана Васина

— Молчать! — гаркнул в его сторону Эйрик так свирепо, что сир Фрёд опешил и… замолчал.

Разбойник снова повернулся к Гретте и смерил сердитым взглядом, от которого ее затошнило. Зарычал хрипло, гортанно, как зверь:

— Я тебя искал, дорогуша! Ты даже не представляешь, как долго и тщательно я тебя искал! Какова… Сначала завела меня своими прелестями — аж штаны чуть не лопнули! А потом вместо развлекухи долбанула по башке до отключки. Ты заплатишь, милочка. Тебя мне сама судьба послала в руки! Выкатывайся наружу. Ты едешь со мной.

Гретта в ужасе переводила взгляд с этого животного в человеческом обличье на отца. Что ей теперь делать?! Так глупо попасться в лапы бандита, о котором она так же глупо грезила днями и ночами! Идиотка! Где была ее голова?! Почему она в тот вечер не послушалась Ханну?!

— Отстань от моей дочери, жалкий ты пьяница! — зашипел Фрёд. — Ты обознался. Не путай мою благородную дочь со своими кабацкими шлюхами! Забирай, что ты там хотел, драгоценности, кошельки, и убирайся!

— Хоть у меня и один глаз, но видит он преотлично, — резко парировал мужчина. — И башка варит выше всяких похвал, и на память не жалуюсь. Так что, почтенный сир, вынужден тебя огорчить. Твоя благородная дочь по ночам шляется с подружками по кабакам в поисках развлечений, кои я ей теперь железно гарантирую!

— Гретта, скажи ему… — начал, было, Фрёд, но, прежде, чем он завершил начатую фразу, у разбойника закончилось терпение.

Он, верно, желая ускорить события, крепко вцепился в запястье потенциальной пленницы и рванул на себя. Девушка закричала, — от парализующего ужаса вышло негромко, — и, неловко, наотмашь заехала кулачком по щетинистому подбородку.

Дальнейшее размазалось в голове Гретты в сплошную кашу.

Отец, кажется, метнулся к нападавшему с кинжалом и даже вроде бы в него попал, раз тот грязно, громко выругался. Однако в следующую секунду огромный тесак рассек пространство кареты. Чья-то теплая кровь обожгла ей руку.

Гретта успела понадеяться, что эти густые брызги — кровь бандита. Но тот по-прежнему с силой тащил ее наружу, как будто мощи у него хоть отбавляй, а отца больше не было слышно… Только чей-то хрип за спиной и какое-то страшное бульканье.

Прежде, чем Гретту, извивающуюся, орущую, вытащили наружу, ее взгляд выцепил в карете окровавленную рубашку отца и голубые глаза, равнодушно смотревшие сквозь нее…

Перед глазами все поехало, крутанулось, и она мигом провалилась в пустоту.

Уже у ворот кажется, что многое здесь поменялось. На металлических загогулинах, на вид обмельчавших, замечаю первую ржавчину. Открываясь, ворота жалобно скрипят.

Ранее поражавший воображение сад, испещренный затейливо подстриженными кустами, сейчас слегка запущен. Даже цветы на некогда ухоженных клумбах подвяли, уныло склонив головки.

Интересно, занимался ли Фрёд делами поместья с тех пор, как передал бразды правления Гьёрну? Если нет, это многое объясняет. Гьёрна, наверняка, отстранили, а замок без управляющего — что тело без головы. Сразу начинается процесс гниения.

Голос у поместья тоже теперь другой. Кроме собственных тихих шагов да редкого пения птиц, ничего не слышно, хотя в это время суток жизнь в замке бурлила громче всего.

Впрочем, тишина — это, скорее, хороший знак, чем плохой. Тешу себя надеждой, что слуги устроили себе выходной в отсутствие отчима. Такое уже бывало. Может, и правда мы с этим монстром не пересечемся?

Приближаясь к строению, рассматриваю темные окна. Особенно пристально вглядываюсь в мамину спальню. Хочется увидеть ее за стеклом, но мои чаяния не оправдываться. Жаль.

Недолго мешкаю на развилке дороги. Надо бы сначала к Ингвер, наверно… У нас ведь с ней ритуал. Прежде, чем встречаться с домочадцами после поездки, всегда захожу к троллихе на кухню, чтобы разведать обстановку и немного прийти в себя за чашкой чая. Нарушать заведенный порядок кажется неправильным даже сейчас, как если бы я отказалась от счастливого талисмана.

Обогнув флигеля, достигаю кухонной двери, так никого и не встретив. На кухне тоже безлюдно, будто замок сегодня вымер.

Эта неестественная пустота начинает не на шутку нервировать. А вдруг и правда умер кто-то? Вдруг сейчас около склепа проводят церемонию прощания? Вдруг… нет, мама не могла умереть! Я бы такое почувствовала.

Теперь мне ничего другого не остается, кроме как направиться прямиком в ее спальню. Еще раз нащупав в кармане конверт с противоядием, — тут он, никуда не делся! — бегом поднимаюсь по черной лестнице на второй этаж.

Вот и знакомая дверь… Тяжелая. Стальная. Эту дверь отчим велел отлить после того, как Хродгейр выбил прежнюю, дубовую.

Прижимаюсь ухом к холодному металлу — пытаюсь уловить, что происходит по другую сторону. Услышать ничего не удается, но это уже неважно.

Стучу несколько раз. Удары громкие и сильные настолько, что сразу начинает ныть кисть. Не услышав ответа, захожу в спальню и на пороге замираю. Пытаюсь переварить увиденное.

Кровать пуста. А у комнаты вид такой, словно здесь пронесся смерч, вытянул из шкафа все мамины вещи, разметал их по полу, кровати, подоконнику неровными слоями и кучами… Что здесь случилось? И куда делась мама?

Поднимаю с пола тонкую, шелковую сорочку. Вчитываюсь в ее энергетику, мягкую, тонкую, гибкую, но, на удивление, сильную. Пытаюсь нащупать сходные отпечатки ее хозяйки в пространстве. Уловив едва осязаемые мамины передвижения, иду по следу. Чувствую, что вот-вот опоздаю куда-то, — перехожу на бег.

К несчастью, увлекшись поисками и запыхавшись от непривычной спешки, слегка теряю связь с реальностью.

На секунду цепенею, когда из-за продолговатого здания конюшни прямо на меня вылетает карета, запряженная парой гнедых лошадей.

Кучер что-то орет то ли лошадям, то ли мне, и в последний момент я успеваю отпрыгнуть в сторону. С изумлением замечаю мелькнувшее в окошке мамино лицо.

— Мама! — кричу растерянно.

Слишком тихо кричу, но ей хватает, чтобы меня услышать… или увидеть.

Карета замедляется, уже на ходу отворяется дверца. Мама, в лавандовом платье, таком просторном, словно с чужого плеча, бледная до ужаса, выскакивает наружу и бросается ко мне. Успевает сделать пару шагов прежде, чем ноги ее подкашиваются, и она оседает наземь вместе с дорожной пылью.

Следом из кареты вываливается Ингвер, причитая:

— Ох, госпожа! Ну куда же ты… Еле ходишь, а бежать… Меня-то не послушалась! — и мазнув по мне мимолетным, недовольным взглядом, ворчит, — Ну наконец-то! Появилась, пропащая душа. Эти человеческие дочки вечно сбегают куда-то в самый важный момент… Я просто за тебя переживала! — осекается она под строгим взглядом своей госпожи.

Мама поднимается как раз к моменту, когда я подбегаю, чтобы ее крепко обнять. Крошечное исхудавшее тело можно теперь обхватить одной рукой. Сил в ней не больше, чем в новорожденном котенке. Но в глазах, огромных, на пол лица, видна непреклонная решимость.