Великие битвы XI-XIX веков. От Гастингса до Ватерлоо - Эдвард Кризи

Нельзя было терять ни минуты: войска Блюхера и Бюлова начали наступление на правом фланге французов. Примерно в пять часов Наполеону пришлось направить против нового врага пехоту Лобау и кавалерию Домона. Эти силы добились временного успеха. Но на поле битвы продолжали прибывать свежие прусские войска. Они потеснили правый фланг пехоты Лобау, а затем крупными силами организовали наступление на Планшенуа, расположенное, как уже говорилось выше, в тылу французской армии.

Целью союзников было не просто не допустить наступления Наполеона на Брюссель, но и отрезать его армии путь отступления и полностью разбить ее. Для обеспечения тыла французов было абсолютно необходимо удержать Планшенуа. Поэтому Наполеон был вынужден направить в это селение молодую гвардию. Гвардейцы стойко обороняли свои позиции и отразили несколько атак прусских войск левого фланга под командованием Бюлова. Трижды пруссакам удавалось войти в Планшенуа, и трижды французы выбивали их оттуда. Бой велся крайне ожесточенно обеими сторонами. Солдаты двух народов настолько ненавидели друг друга, что никто не просил и никто не давал пощады врагу. На поле сражения, ближе к левому флангу англичан, стали появляться свежие прусские войска. Наполеону пришлось выделить еще один отряд для отражения их атаки. На новом направлении французы постепенно отходили под прямым углом к полю сражения, на котором продолжалась жаркая схватка у позиций англичан, начатая еще утром. Но теперь силы императора здесь численно уступали войскам Веллингтона. День яростных боев так и не принес французам ощутимого успеха, за исключением того, что им удалось овладеть позицией Ла-Э-Сент. Нестойкость голландцев и бельгийцев заставила герцога возложить всю тяжесть боев на английских и немецких солдат, ряды которых к тому моменту значительно поредели. Но те, кто выжил, продолжали героически обороняться и удерживать свои позиции, не давая врагу возможности продвинуться вперед.

Особенно мощное давление противник оказывал на участке британской бригады Халкетта, развернутой правее центра обороны англичан. В состав бригады входили 30, 33, 69 и 73-й полки. Сохранился дневник офицера легкой пехоты 30-го полка майора Макриди, в котором храбрый офицер излагает свой взгляд на события, происходившие на этом участке. О накале боев на участке бригады Халкетта можно судить хотя бы по тому факту, что в начале сражения при Ватерлоо в составе роты легкой пехоты 30-го полка находилось 3 офицера и 51 солдат, а к концу битвы в живых остался один офицер и десять рядовых. Майор Макриди с солдатской прямотой рассказывает о том, что довелось увидеть и пережить ему лично. И этот рассказ дает гораздо лучшее представление об ужасных сценах, какими изобиловало сражение, чем это можно было бы почерпнуть из приглаженных обобщений, какими вынуждены оперировать историки, и даже из пылких поэтических строк. На первом этапе битвы Макриди и солдаты его роты были выдвинуты в качестве стрелков на передовую линию. Но с началом атаки французской кавалерии на центральном участке англичан ему с товарищами приказали отойти назад. Вот как описывает офицер те события:

«До начала той атаки наша рота вместе с гренадерами 73-го полка прикрывали ружейным огнем из низины действия наших артиллеристов и одновременно пытались снизить эффективность огня вражеской артиллерии. Нам противостояли примерно равные по численности подразделения французских стрелков. Но внезапно к ним подошли мощные подкрепления. Кроме того, по нас открыли огонь картечью несколько орудий. Ряды наших бедных товарищей очень быстро таяли. За две минуты с тяжелыми ранениями с поля боя унесли полковника Вигоро, Рамли и Пратта. Теперь я остался за командира роты. Мы стояли под этим ураганом пуль и картечи до тех пор, пока не поступил приказ Халкетта и я не увел с позиции примерно одну треть прежнего состава ребят. Остальные были убиты или ранены, и я сомневаюсь, что кому-то из них удалось остаться в живых. Поскольку наш горнист был убит, я криками приказал солдатам отходить левее, чтобы не попасть под огонь собственно артиллерии и тем самым не усугубить наши потери.

Когда мы вышли к оставленным позициям артиллеристов Ллойда, в течение минуты я неподвижно стоял, созерцая раскинувшуюся перед нами картину. Это невозможно описать. Угомон и все деревянное на той позиции было объято широкими языками пламени, прорывавшимися сквозь темные клубы дыма, висевшие над полем боя. Под этим облаком были видны расплывчатые фигурки французских солдат. Можно было увидеть и колыхавшуюся длинную волну кавалеристов в красных мундирах. Движение кирасиров можно было различить по стальным бликам на их кирасах. С обеих сторон изрыгали огонь и сеяли смерть 400 орудий. Их грохот причудливо смешивался с криками сошедшихся в схватке бойцов. Вместе все это напоминало действующий вулкан. Волны пехоты и кавалерии надвигались на нас. Я понял, что настало время оторваться от созерцания поля боя, и поспешил к нашим колоннам, которые перестраивались в каре. Одно каре было сформировано из нашего и 73-го полков; второе – из 33-го и 69-го. Справа на возвышении стояла гвардия, а слева построились ганноверцы и части Германского легиона, входившие в нашу дивизию. Когда я встал с тыльной стороны нашего каре, мне пришлось переступить через тело. Взглянув вниз, я узнал в убитом Гарри Бира, офицера гренадеров, с которым всего час назад мы обменялись рукопожатиями. Я запомнил, как он улыбнулся мне, когда мы с солдатами покидали колонну. У нас с Гарри сложились обычные для сослуживцев взаимоотношения. То есть, если бы кто-то из нас умер естественной смертью, второй выразил бы свое сожаление в связи с утратой хорошего приятеля. Если бы кто-то получил повышение, другой порадовался бы успеху соседа. Но, увидев перед собой это могучее тело и застывшее это когда-то такое живое лицо, я почувствовал, как из глаз покатились слезы. Я не знаю, почему это произошло, ведь мне только что пришлось пережить гибель своих лучших друзей, и я воспринял это почти равнодушно. Я вздохнул: «Бедный Гарри!» Слезы продолжали катиться по щекам даже тогда, когда я уже больше не думал о Гарри. Через несколько минут примчалась кавалерия противника, которая накрыла наши позиции. Наши пушки были брошены, они стояли примерно в ста шагах впереди, между построением двух бригад.

Первый удар врага был великолепен. Когда кирасиры перешли с рыси на галоп, они склонились к своим лошадям, и верхние части их шлемов стали похожи на маски. Казалось, что кирасиры целиком, от плюмажей до седел, были сделаны из стали. Мы не сделали ни одного выстрела, пока они не подскакали на расстояние 30 шагов. Тогда раздались команды, и солдаты открыли огонь. Эффект был поразительным. Сквозь дым нам было видно, как падают шлемы, а кавалеристы после наших выстрелов валятся с лошадей и корчатся в конвульсиях, получив попадания наших пуль. Лошади совершали дикие прыжки, вставали на дыбы, бились в агонии от страха и боли. Многие из французских кавалеристов оказались спешенными, часть отступила, но самые храбрые продолжали упрямо направлять лошадей на наши штыки. Вскоре наш огонь расстроил ряды этих джентльменов. Большая часть кавалеристов снова построилась перед нашим фронтом. Стремительно и смело они повторили атаку. Фактически с того времени (было 4 часа) примерно до шести часов они вновь и вновь в храбром, но тщетном порыве бросались вперед. Мы легко отбивали их атаки, но наши боеприпасы пугающе быстро подходили к концу. Наконец показалась артиллерийская фура, с которой нам в каре сбросили два или три бочонка с боеприпасами. Все почувствовали себя счастливыми.