Химера - Джон Барт

Чтобы опробовать свою теорию, он тут же экспромтом загрузил в него немудреный список "пятерок": пальцы на руках и ногах, чувства Homo sapiens, стопы стихотворных пентаметров и "Полку классики д-ра Элиота", тона (Компьютер счастливо икнул, сглотнув это (tones) слово) пентатоники, великие книги и блага "Китая", рода "Ирландии", нации "Ирокезов" и составляющие "Британской Империи", вышеупомянутое Пятикнижие, будние дни, гласные алфавита, возрасты человека, месяцы последнего путешествия Одиссея, истории, обрамленные "Шахразадовым "Рассказом о носильщике и трех дамах из Багдада", буквы слова роман (три пятых которого и т. д.) и несколько внесерийных, с миру по нитке, таких как пентаграмма, квинтет, Пентагон, квинта, пентакль, квинтал, пентахорд, квинтэссенция. Это был сущий пустяк по сравнению с уже находившейся в машине сотней с гаком "семерок", однако и с этой скудной заправкой доблестный Компьютер изрыгнул пару замечательных наблюдений. С одной стороны, в то время как атрибутами конкретных романов являются "персонаж", "интрига" и, коли на то пошло, "содержание", "сюжет" и "смысл", Революционный Роман "NOTES", дабы преступить ограничения конкретики, призван обойтись без них; как и закодированные "NUMBERS", он не будет представлять ничего помимо самого себя, не будет иметь иного содержания, кроме своей собственной формы, никакого сюжета, кроме своего собственного развития. Сторониться он будет даже самого языка (не ясно, в пользу чего). С другой стороны, в своей "-точке" ("запятая шесть один восемь и т. д. от общей длины - словно пуп для общего роста женщины") там должен иметь место особый эпизод, близкая к совершенной модель текста-в-тексте, микрокосм или парадигма всего произведения в целом: не (как я предвкушал) рассказ "Ключ к Сокровищу", а (что как гром поразило меня прямо среди зарослей Spartina altemiflora) "история легендарного греческого героя Беллерофона; его попытка взлететь на Пегасе на Олимп, словно команда "Аполлона" на Луну; безжалостное жало его мук и долгое падение на Землю, почти как у той же команды до корабля ВМФ США "Шершень"; его одинокие блуждания среди болот - избегая следов человека, сердце снедая Сброс".

Не беда, что события в этой, по словам Брея, "квинтэссенции художественной, то есть вымышленной литературы" были лишены порядка и в общем-то весьма причудливы, как то свойственно и синопсису лекционного свитка; они явно выказывали присутствие Полиида - Полиида, чье имя я не уставал призывать и поминать - без всякого результата. Восстановив всю свою начальную убежденность, Джером Бонапарт Брей героически заключает воззвание к Исполнительному секретарю Приливного Фонда кратким перечнем ожидающих его впереди работ: в Год Е (# 1974/5), предполагая, что Фонд возобновит свою поддержку, он реконструирует и перепрограммирует Компьютер, чтобы сложить "Беллерофониаду", каковую он теперь описывает как "изысканное пятно на чистой ничтожности "NOTES"; решающий изъян, который придает совершенство моей имитации несовершенного романного жанра, подобно тому как искусная личинка Schizura unicomis подражает не безупречному листу гикори (на самом деле никогда не обнаружимому), но, и в этом ее безукоризненность, ущербной и пострадавшей от насекомых истине реальных листьев". В год S Компьютер произведет окончательную распечатку завершенного романа; за его публикацией сразу же воспоследует Вторая Американская Революция и, как и первая, потянет за собой и другие, на сей раз повсюду; Дж. Б. Брей и Г. Мэк II вновь по праву обретут законно причитающиеся им троны - поначалу монарший во Франции и Англии соответственно, а постепенно и императоров Запада и Востока; будут уничтожены все существующие запасы ДДТ, пиретрина и прочих подобных варварских отрав, а их производство на веки вечные запрещено; мир вступит в Новый Золотой Век.

Я затрепетал от симпатии к этому видению, более возвышенному в своем уповании на искупление не одного человека, а всего человечества, чем мое собственное, - и из жалости к бедному, несчастному визионеру, ибо его грезы с той же легкостью были повергнуты долу небрежно нацарапанной от руки на его прошении резолюцией, с какой я тем же самым прошением прихлопывал гнусавящую в воздухе болотную мошкару:

В архив. Забыть. Сбросить обратно в реку. Никакой нужды связываться (или отвечать). Т. Э.

Никакой помощи Дж. Б. Б. (как я тогда думал) ждать через зоны не приходилось - хотя он, может статься, мне и в самом деле помог. В печали я вновь спустил на прилив бреевский проспект и провел смурную ночь в размышлениях о моей собственной истории и стремлениях. Поутру, в нетерпении дожидаясь, когда очередной подъем воды принесет мне послание, я бродил по бережку, высушенный солнцем, просоленный морем, и пек ракушками по воде блины. Вернувшись к своему исходному пункту, я обнаружил в отмечавших высшую точку прилива водорослях, среди которых так и скакали песочные блохи, не привычный кувшин, а на диво прозрачную стеклянную бутылку, ничего похожего на которую я никогда не видал; она со всех сторон была опутана насквозь пропесоченным взморником, нашпигованным крохотными мидиями. Снаружи, оттиснутыми прямо на стекле по кругу буквами, таинственное послание: НИКАКИХ ВЛОЖЕНИЙ НИКАКИХ ВОЗВРАТОВ; внутри-сложенные листы бумаги. Трясущимися руками содрав с бутылки пробку-бескозырку, я перевернул ее вверх дном; записи не проходили через горлышко. Я отыскал под рукой достаточно прямую палочку и принялся выуживать из бутылки ее содержимое, всхрюкивая всякий раз, когда поклевка срывалась.

- Ради всего святого, разбей ее! - прокричал изнутри едва слышный голосок. Схватившись за горлышко, я шваркнул бутылку о замшелую, всю в ракушках, скалу. Недостаточно сильно. Лицо мое покрылось потом. С третьего замаха стекло наконец разлетелось вдребезги, и наружу выпали записи: поллиста шершавой линованной бумаги, сложенные втрое. На верхней строчке, когда я развернул документ, обнаружились написанные темно-красными чернилами слова:

ВСЕМ ЗАИНТЕРЕСОВАННЫМ ЛИЦАМ.

На второй снизу -

ИСКРЕННЕ ВАШ.

Строчки между оказались пусты, как и место ниже льстивого завершения. Кое-где из-за грубости и шероховатости бумаги чернила расплылись вокруг букв волокнистыми пятнами. Пав духом, я швырнул пустую бумагу наземь, где она тут же обратилась в какую-то отталкивающую ничтожную личность, причудливо одетую и с ячменем на глазу, от которой за версту разило мочой и прокисшим хлевом.

- Проклятье, - произнес Полиид, обозревая себя и принюхиваясь. - Видишь, заделался твоим кузеном Персеем - думал, что сойдет. И вот чем кончилось - пришлось цепляться за буквы. Как дела? Не бери в голову, я и так знаю.

- Вся моя жизнь - сплошной ляпсус. Я не легендарный герой и никогда таковым и не стану. Мне уже сорок. Мне предстоит умереть и быть забытым, как и всем остальным.

- Как и твоему брату?

- Не бери в голову. Как мне поскорее достичь бессмертия?

Полиид покосился на меня:

- Ты уверен, что мне доверяешь? Твоя жена, похоже, считает, что в последний раз я слинял, чтобы тебя провести.

- Может, так оно и было. Но ты не сумел.

- С чего это я должен каждый раз тебе помогать, стоит тебе во что-нибудь вляпаться? Думаешь, очень приятно было быть все эти годы Болотным Старцем? - Он шлепнул себя по руке: - Треклятые москиты. А на дары моря, весь этот чертов сифуд, у меня аллергия.