Пять граммов бессмертия - Аркадий Неминов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Катя пришла домой совершенно разбитая после первого дня беспрестанной беготни с оравой французов, которые вели себя не лучше детей. Они постоянно куда-то разбредались, задавали глупые, чисто мужские, не относящиеся к делу вопросы, делали прозрачные намеки и оглушительно хохотали по поводу и без.
Ей не раз приходилось сопровождать подобные делегации, и она давно привыкла и к суете всегда многолюдных мест, и к подобным разговорам и намекам, касающихся ее внешности и фигуры. И хотя ей, как женщине, было весьма приятно осознавать, что ее внешние данные не оставляют равнодушными мужчин, на работе она старалась не допускать никаких вольностей и пресекать на корню все попытки иностранцев делать ей комплименты, как женщине.
Катя очень любила свою работу, позволявшую применять неплохие знания трех языков – английского, французского и немецкого. К тому же, ей нравился родной город и его история.
Но в последнее время она стала как-то особенно уставать. Вот и сегодня после французских медиков сильно разболелась голова, гудели ноги, и хотелось только одного – лечь и чтобы ее никто не трогал!
– Что с тобой, Катюша? На тебе лица нет! – спросила встревоженная Елена Дмитриевна, увидев, как дочь, не переодевшись, легла на диван в гостиной. – Ты не заболела?
– Не знаю, мама. Что-то устала сегодня, да и голова болит. Дай какую-нибудь таблетку. Хочу немного полежать. Не возражаешь? Как там Санька?
– Не нравится мне твое состояние! Ты давно делала анализы? Посмотри на свое лицо. Ты очень бледна! Давай-ка я тебе температуру померяю! – Елена Дмитриевна сунула дочери под мышку градусник. – А с Санькой все в порядке. Ты знаешь, я сегодня вырезала из таблицы Менделеева квадратики с химическими элементами. У меня возникла идея наклеить их на Санечкины старые кубики, которые все равно валяются без дела! И еще из старого букваря цифры, с нуля до девяти, которые тоже хочу наклеить на кубики.
– Зачем? – вяло поинтересовалась Катя, не открывая глаз.
– Как это зачем? Саньке ведь очень нравится возиться с записями Севы. Вот пусть и играет в свою химию! Думаю, он очень обрадуется! Сева ведь говорил, что он откуда-то все это знает, но ведь я его этому не учила! Сева уверяет, что обнаружил у Саньки эти способности совершенно случайно! Катя, ты меня слышишь? – Она подошла к спящей дочери, осторожно вынула градусник и отошла потихоньку, скорбно качая головой. Не нравились, ох, не нравилась ей эти внезапная усталость и головная боль при нормальной температуре.
У ее мужа были похожие проявления его проклятой болезни. Но ведь ему тогда было гораздо больше лет! Надо обязательно показать Катюшу специалисту.
Сева остановил машину у самого подъезда. Ему не терпелось вскрыть банку и посмотреть, что за сюрприз таится внутри запечатанной лабораторной посудины, к тому же, тщательно заклеенной бумагой без опознавательных знаков. Севе пришла мысль о том, что неплохо бы вскрыть эту банку вне дома. Так, на всякий случай! Мало ли что…
Сева достал банку, включил освещение и осторожно поболтал ею возле самого уха. Это была явно не жидкость. Шороха сыпучего продукта он тоже не услышал. Он принялся осторожно сдирать приклеенную на совесть бумагу, и увидел… свернутую в трубку полуобгоревшую общую тетрадь. Это был любимый дневник профессора Осипова, в который тот заносил самое важное. Сева узнал бы его из тысячи!
Обугленная тетрадка являла собой жалкое зрелище. Побывав в аду, она, словно феникс, возродилась из пепла, чтобы передать привет от умершего учителя. Только вот прочитать этот дневник, к сожалению, вряд ли было возможно: листки словно спеклись между собой, некоторые из них обгорели до основания. Но больше всех пострадали крайние части.
Судя по всему, неизвестный доброхот дневник не открывал, видимо, опасаясь повредить листы еще больше и тем самым поставить под угрозу ценные сведения. И это было очень разумно.
Ну, что ж, это сделает сам Сева. Придя домой, он шаг за шагом принялся исследовать драгоценный документ. Профессор вносил в свой дневник самое главное – результаты очередных опытов, не доверяя компьютеру. Объяснял он свои чудачества просто: дескать, тетрадь он всегда носит с собой, а «железка» может поломаться в самый ответственный момент, или, хуже того, ее могут и вскрыть!
У Севы заколотилось сердце – еще чуть-чуть и он доберется до самого последнего дня, а это значит, что скоро все закончится!
Какое счастье, что не перевелись еще люди с открытым сердцем и чистой душой!
Он осторожно пинцетом подцепил последнюю, самую хрупкую из страниц…
Сейчас… сейчас… о, нет – чуда не произошло! Все, что можно было разобрать на ней, умещалось буквально в несколько слов:
«Ура! Свершилось, я нашел! Последний ингредиент сост…» и далее запись, как назло, обрывалась из-за обгоревшей части страницы.
Сева чуть не заплакал от злости и обиды. Человек, пытавшийся ему помочь, на самом деле сослужил плохую службу – отнял последнюю надежду, затеплившуюся, было, при виде профессорской тетради.
Скорее от безысходности, чем из любопытства, он включил компьютер. Вдруг его новый корреспондент прислал еще что-нибудь? Предчувствие не обмануло – в углу мерцала «иконка» нового письма.
Он с нетерпением открыл его, и перед глазами предстала одна-единственная строчка. Это была скопированная ссылка на какой-то интернетовский сайт.
Сайт был посвящен проблемам наследственности. В опубликованной там статье говорилось о международной медицинской ассоциации, которая учредила грант за разработку лекарственных препаратов для борьбы с проявлениями тяжелых патологий по линии наследственности. В статье, в частности, упоминалась и болезнь, от которой погиб Профессор и его родственники.
Статья была написана сухим медицинским языком, изобилующим специальными терминами, и была предназначена явно не для широкого круга читателей. Приславший эту ссылку был явно в теме и знал, чем занимался Сева и какие проблемы пытался решить. Иначе и быть не могло.
В статье также была указана и сумма гранта, выделенного ассоциацией на исследование в этой области генетической науки. Более того, там говорилось, что на днях намечается симпозиум, который будет проходить в Институте биологических проблем – бывшем Севином институте.
Тут было над чем подумать! Получалось, что его тема вовсе не закрыта, как он полагал, а совсем наоборот – стала суперактуальной, если даже международная ассоциация занялась этой проблемой!
И значит, вот уже как минимум несколько недель об этом знает весь заинтересованный научный мир! Почему же тогда Грошев не поставил его, Севу, в известность, не пригласил на беседу, наконец? Кто, как не Колмогоров, ученик Осипова, был более осведомленным по этой теме?
Вывод напрашивался сам собой. Грошев назначил заниматься этим другого ученого! Но кого? Сева, конечно, отстал от жизни, но не настолько, чтобы не знать по именам всех, кто когда-либо занимался сходными вопросами. Скорее всего, все дело в этой огромной сумме, и Грошев просто не хочет ни с кем делиться! Неужели он надеется, что без Севы с его Осиповскими наработками, у них что-то получится? В любом случае, Грошев получит этот грант, а там – хоть трава не расти!