В объятиях дождя - Чарльз Мартин

– А ты можешь терпеть боль?

Вместо ответа Джейс крепко сжал левое запястье, взглянул мне прямо в глаза и храбро кивнул.

Положив его руку к себе на колено, я извлек свой армейский нож и раскрыл лезвия.

– Уверен?

Он напряженно следил за моими действиями, но не дрогнул.

Заноза засела глубоко, пришлось подцепить кожу вокруг и сдвинуть ее, чтобы вытащить. Он заморгал, но держался изо всех сил и ни разу не попытался отдернуть руку.

– Может, теперь твоя мама придет на помощь? – но Джейс отрицательно мотнул головой, а Кэти, обернувшись, поддразнила:

– Спасибо, но я ненадежный товарищ в этих играх.

Я вытер кровь рукавом рубашки и поудобнее взялся щипчиками за кончик занозы, но она не поддалась – была слишком большая. Я снова потянул. Она дрогнула, но все еще торчала в мякоти пальца. Джейс прикусил кончик языка и крепче сжал правой рукой левое запястье. Я поудобнее обхватил щипчики пальцами, взглянул мальчугану в глаза и вытянул занозу длиной почти в сантиметр.

– Вот она, любезная!

– Дайте посмотреть. – и Джейс нагнулся вперед, а я вытер рукавом выступившую кровь.

– Но мы еще не закончили. Идем со мной. – и мы направились к домику мисс Эллы

– Держи руку прямо! – приказал я, вынул из аптечки над раковиной обеззараживающий пластырь и наклеил кусочек на небольшую ранку. – Вот так-то. Теперь порядок!

А он поднял вверх руку, словно знак личной доблести.

– Спасибо, дядя Так.

– А вот это на потом, – ответил я и сунул ему в карман бинт и коробочку с пластырем.

Сколько раз – наверное, больше тысячи – мисс Элла проделывала ту же процедуру и со мной.

Хлопнув себя по карману, он ринулся к двери, а потом к своему велосипеду.

«Дитя мое, ты хорошо с этим справился».

«Но у меня была хорошая учительница», – мысленно поблагодарил я мисс Эллу.

Мэтту хотелось занять места поудобнее, так что мы въехали на парковку католического храма Святого Петра примерно в четверть шестого вечера. Расположенный на окраине города Дотана, этот церковный приход занимал четыре городских квартала, разделенных двумя перпендикулярными улицами и одним светофором. Местные жители называли окрестности храма «католическим углом», что вполне соответствовало действительности, так как если встать под светофором, то оба угла подтверждали главенствующее положение храма, очень активно функционирующего, действующего и достаточно влиятельного. Все дни недели на парковке большая часть мест была занята, и немалое число приютов для бездомных и ветеранских госпиталей в окрестных графствах существовали за счет субсидий, жертвуемых храмом. На землях, подопечных ему, он предоставлял убежище матерям, пострадавшим от жестокого обращения, опекал приюты для сирот, спонсировал молодежную бейсбольную ассоциацию, а расположенный на некотором расстоянии и доставшийся ему в наследство дом превратил в реабилитационный центр для наркоманов.

В центре района было расположено и главное святилище, авторитетное, однако действовавшее без всякой показухи и нарочитого благолепия. Каждый раз, приезжая сюда, мисс Элла, постучав пальцами по рулю и облизнув губы, заявляла: «Вот это и есть настоящий богоугодный дом», а потом, погладив рядком лежащую Библию, поясняла свою мысль: «Мы можем соглашаться не со всем, чему нас учит теология, но здесь не только проповедуют, но и поступают согласно проповеди».

Храм вмещал до двух тысяч прихожан, но по воскресным вечерам здесь не так-то легко было отыскать свободные места. Люди сюда стекались отовсюду. Купол храма был восьмидесяти футов высотой, и все внутри, за исключением скамей и алтаря, было сделано из мрамора, обито красным бархатом и покрыто позолотой. Заднюю стену храма целиком занимали серебряные трубы органа, и, чтобы воздуха хватало на всех, в подвальном этаже были установлены две вентиляционные камеры. Почти каждое Рождество, насколько мне помнится, мисс Элла возила нас по городу, чтобы мы могли полюбоваться праздничной иллюминацией на множестве домов, и, разумеется, наше путешествие кончалось двадцатиминутной остановкой, чтобы можно было послушать органный концерт, хотя слушали мы его там, где парковались. Она сидела тогда, молитвенно сжав руки, закрыв глаза, слегка покачивала головой и улыбалась, приговаривая: «Надеюсь, на Небе звучит такая же прекрасная музыка».

Я припарковался и подошел к задней части кузова, где сидел Мэтт и недоумевал, в какую сторону надо выходить. Судя по напряженному выражению его лица, измятому костюму, резиновым перчаткам на руках, бутылке с лаком для волос и рулону туалетной бумаги под мышкой, он, очевидно, планировал привести в порядок и себя и нас. В соответствии с моим подсчетом лекарство он, очевидно, принимал, но так же очевидно было и то, что лечение малоэффективно. Когда автомобиль остановился, я тихо сказал Джейсу, что в церковь с оружием входить нельзя, и он оставил оба своих шестизарядных ружьеца в грузовике, а я стоял и придерживал дверь. Похлопав на прощание обе рукоятки, он снова подошел к Кэти. Если не считать того, что Мэтт являл собой довольно странное зрелище, мы ничем не отличались от обычных прихожан. Джейс даже снял при входе свою ковбойскую шляпу и отдал ее Кэти, чтобы она подержала ее во время службы.

До нас доносился слабый запах ладана, смешанный с ароматом недавно срезанных цветов, возложенных на алтарь. В каждом закоулке здесь были расставлены кресты и горящие свечи, а в неглубоких нишах стояли статуи святых. Цветные витражи возвышались до самой крыши. С потолка на цепях свисали большие светильники. Полы были мраморные, а деревянные скамьи украшены ручной резьбой. И все-все здесь дышало набожностью и вечностью.

По холодным мраморным плитам пола шаркало множество ног, и звук отдавался эхом, а прихожане шли и шли по центральному проходу между скамьями, опускались на колени, склоняли голову, осеняли себя крестным знамением, а потом тихо устремлялись к своим местам. Как и в любой церкви, здесь не было постоянных, закрепленных за каждым прихожанином мест, но все при этом знали, кто где обычно сидит, и, чтобы не попасть в неловкую ситуацию, я схватил Мэтта за фалду сюртука и направил его к одной из скамей, где-то поближе к двери, но он покачал головой и указал на места впереди. Мы последовали за ним и сели на девятую скамью спереди. В начале седьмого звуки органной музыки заставили всех присутствующих подняться: это зазвучал трогающий за душу гимн, и в храм вошли священнослужители. Первый из них нес большой деревянный крест, второй – кадило с ладаном, клир дружно запел, и через пять минут нас приветствовал отец Боб, высокий, лысый, смуглый, широкоплечий мужчина с уже седеющими бакенбардами. Голос у него был низкий и умиротворяющий. Он наводил на мысль, что, может быть, исповедь не так уж страшна сама по себе, и улыбка у него была искренняя и приятная. Поприветствовав паству, он перекрестился и несколько раз перекрестил присутствующих, и чем-то, к стыду моему, живо напомнил мне бейсболиста во время третьей подачи.