Попытка к бегству. Хищные вещи века. За миллиард лет до конца света. Гадкие лебеди - Борис Стругацкий

Я надеялся, что он хоть раз улыбнется, но он слушал очень серьезно и очень серьезно спросил:

– А чего он боялся?

– У него был старший брат, хороший человек, но большой любитель выпить. И как это часто бывает, подвыпивший брат был совсем не похож на брата трезвого. У него делался очень дикий вид. А когда он выпивал особенно много, то делался похожим на покойника. И вот этот мальчик...

На лице Лэна появилась презрительная усмешка.

– Нашел чего бояться... Они, когда пьяные, наоборот, добрые.

– Кто – они? – сейчас же спросил я. – Мать? Вузи?

– Ну да. Мама, наоборот, с утра, как встанет, всегда злится, а потом раз выпьет вермуту, два выпьет вермуту, и все. А к вечеру уже совсем добрая, потому что ночь близко...

– А ночью?

– Ночью этот хмырь приходит, – неохотно сказал Лэн.

– До хмыря нам дела нет, – деловито сказал я. – Не от хмыря же ты в гараж убегаешь.

– Я не убегаю, – сказал он упрямо. – Это такая игра.

– Не знаю, не знаю, – сказал я. – Есть, конечно, на свете вещи, которых даже я боюсь. Например, когда мальчик плачет и дрожит. Я на такие вещи смотреть не могу, у меня все внутри прямо переворачивается. Или когда зубы болят, а по ходу дела надо улыбаться, – вот это страшно, ничего не скажешь. А бывают просто глупости. Когда дураки, например, от безделья и от жира угощаются мозгом живой обезьянки. Это уже не страшно, это просто противно. Тем более что это они не сами придумали. Это еще тысячу лет назад – и тоже с жиру – придумали толстые тираны на Дальнем Востоке. А нынешние дурачки услыхали про это и обрадовались. Так их ведь жалеть надо, а не бояться...

– Жалеть, – сказал Лэн. – Они-то ведь никого не жалеют. Они что захотят, то и делают. Им ведь все равно, как вы не понимаете... Им если скучно, то все равно, кому голову пилить... Дурачки... Это они днем, может быть, дурачки, вы вот все это не понимаете, а ночью они не дурачки, они все про́клятые...

– Как это так?

– Всем миром они про́клятые. Покоя им нет и не будет. Вы-то ничего не знаете... Вам что, как приехали, так и уедете... А они – ночью живые, а днем мертвые... трупные...

Я сходил в гостиную и принес ему воды. Он выпил полный стакан и сказал:

– А вы скоро уедете?

– Да нет, что ты, – сказал я, похлопывая его по спине. – Я же только что приехал.

– Можно, я у вас ночевать буду?

– Конечно.

– Сначала у меня замок был, а сейчас она у меня замок зачем-то сняла. А зачем сняла – не говорит...

– Ладно, – сказал я. – Будешь спать у меня в гостиной. Хочешь?

– Да.

– Вот, запирайся там и спи на здоровье. А я тогда в спальню через окно забираться буду.

Он поднял голову и пристально посмотрел мне в лицо.

– Думаете, у вас двери запираются? Я тут все знаю. У вас ведь тоже не запираются.

– Это у вас они не запираются, – сказал я по возможности небрежно. – А у меня они запираться будут. На полчаса работы.

Он неприятно, как взрослый, засмеялся.

– Вы сами-то боитесь. Ладно, я пошутил. Запираются они у вас, не бойтесь.

– Дурачина ты, – сказал я. – Я же тебе сказал, что ничего такого не боюсь. – Он испытующе смотрел на меня. – А замок я сделаю в гостиной для того, чтобы ты спал спокойно, раз уж ты такой боязливый. А я всегда сплю с открытым окном.

– Я же говорю, – сказал он, – я пошутил.

Мы помолчали.

– Лэн, – сказал я, – а кем ты будешь, когда вырастешь?

– А что? – сказал он. Он очень удивился. – Какая мне разница?

– Как так – какая разница? Тебе все равно, химиком ты будешь или барменом?

– Я же вам сказал: мы все про́клятые. От проклятия-то не уйдешь, как вы понять не можете, это же всякий знает.

– Что ж, – сказал я, – бывали и раньше про́клятые народы. А потом рождались дети, которые вырастали и снимали проклятие.

– А как?

– Это долго объяснять, дружище. – Я встал. – Я тебе это еще обязательно расскажу. А сейчас беги играй. Днем-то ты хоть играешь? Ну, вот и беги. А когда солнце сядет, приходи, я тебе постелю.

Он сунул руки в карманы и пошел к дверям. Там он остановился и сказал через плечо:

– А эту штучку из приемника вы лучше выньте. Вы думаете, это что такое?

– Гетеродин, – сказал я.

– Никакой это не гетеродин. Вы его выньте, а то вам плохо будет.

– Почему это мне плохо будет? – сказал я.

– Выньте, – сказал он. – Вы всех будете ненавидеть. Вы сейчас не про́клятый, а станете про́клятым. Кто вам его дал? Вузи?

– Нет.

Он умоляюще посмотрел на меня.

– Иван, выньте!

– Так и быть, – сказал я. – Выну. Беги играй. И никогда меня не бойся, слышишь?

Он ничего не сказал и вышел, а я остался сидеть в кресле, положив руки на стол, и скоро услышал, как он завозился в кустах сирени под окнами. Он шуршал, топал, что-то бормотал и тихонько вскрикивал, разговаривая сам с собой: «...Принесите флаги и ставьте здесь, и здесь, и здесь... вот... вот... вот... И тогда я сел в самолет и улетел в горы...» Интересно, когда он ложится спать? – подумал я. Хорошо, если в восемь или хотя бы в девять, зря я, пожалуй, все это затеял, сейчас бы заперся в ванной и через два часа уже все знал бы, да нет, не мог же я отказать ему, представь-ка себя на его месте, но это не метод, я потакаю его страхам, надо было придумать что-нибудь поумнее, а попробуй придумай, это тебе не Аньюдинский интернат, ох, какой же это не Аньюдинский интернат, какое же это все не такое, и что же мне сейчас предстоит, какой, интересно, круг рая, только если будет щекотно, я не смогу, интересно, рыбари – это тоже круг рая, наверняка меценатство для аристократов духа, а Старое Метро для тех, кто попроще, хотя интели тоже аристократы духа, а напиваются как свиньи и ни на что больше не годны, даже они больше ни на что не годны, слишком много ненависти, слишком мало любви, ненависти легко научить, а вот любви – трудно, и потом, любовь слишком затаскали и обслюнявили, и она пассивна, почему-то так получилось, что любовь всегда пассивна, а ненависть зато всегда активна и потому очень привлекательна, и говорят еще, что ненависть – от природы, а любовь – от ума, от большого ума, а с интелями все-таки хорошо бы поговорить, не все же они там дураки и истерики, а вдруг удастся найти Человека, что, собственно, хорошо у человека от природы, фунт серого вещества, но и это не всегда хорошо, так что человеку всегда приходится начинать на голом месте, а хорошо было бы, если бы наследовались социальные признаки; правда, тогда Лэн был бы сейчас маленьким генерал-полковником; нет уж, лучше не надо, лучше на голом месте, он бы, конечно, ничего не боялся, но зато он бы пугал других, которые не генерал-полковники...