1941: фатальная ошибка Генштаба - Геннадий Николаевич Спаськов

Глава VI

20 июня

Первый откат

Но если 18 июня войска прикрытия западных округов вышли на свои боевые позиции, то почему многие приграничные дивизии не оказались там утром 22 июня? Эта поистине драматическая история оказалась не в одно действие.

20 июня в Киевском особом военном округе начался отвод войск со своих участков обороны, занятых 18 июня, в тыл. Войска отводились почти по всей границе округа.

87-я стрелковая дивизия 5-й армии, рассказывает маршал И.Х. Баграмян:

«20 июня, т.е. за два дня до войны, Генеральный штаб распорядился отвести все части дивизии из этого района в тыл, чтобы не вызвать провокационных действий со стороны фашистов. Но все же, чувствуя приближение войны, генерал Алябушев на свой риск оставил в предполье укрепленного района три стрелковых батальона, которые в последующем сыграли весьма положительную роль в развертывании боевых действий дивизии»287.

Баграмян вспомнил только об одной 87-й сд, хотя как начальник оперативного отдела округа был в курсе о положении всех его войск. Однако и об этой дивизии он узнал якобы не в силу своего служебного положения, а только спустя много лет от маршала В. Г. Куликова, встретившего войну под Владимир-Волынским в звании младшего лейтенанта. Привлекая Куликова в свидетели, Баграмян пошел на значительные неудобства. Ибо в этом случае получалось, что Генштаб свои директивы как бы направлял сразу младшим лейтенантам, минуя оперативный отдел штаб округа. Но Баграмяна можно понять. Сообщая тот факт от себя лично, ему пришлось бы рассказывать, что приказ на отвод давался практически всем приграничным дивизиям, а не одной 87-й сд.

Это было в пятой армии. Теперь 26-я армия КОВО и уже знакомый нам командир 72-й горнострелковой дивизии генерал-майор Абрамидзе:

«20 июня 1941 года я получил такую шифровку Генерального штаба: “Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеж подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность”».

А вот соседняя 12-я армия и ее 13-й стрелковый корпус:

«18 июня части прикрытия стали занимать оборонительные рубежи на этом направлении. Во второй половине дня 19 июня войска и боевая техника заняли свои места, неплотно прикрытые участки границы минировались. Однако на рассвете 20 июня войска стали сниматься с занятых позиций и к исходу дня 21 июня полностью закончили отвод с границы. Эти мероприятия командованием были объяснены как тренировочные действия»288.

С учетом этих фактов теперь понятно, что так же развивались события и в 6-й армии. Вспомним еще раз эпизод из воспоминаний начальника штаба 41-й стрелковой дивизии Еремина:

«Дня за два до войны генерал-майор Микушев Н.Г. сообщил мне, что он приказал командирам частей вернуть весь личный состав со специальных сборов и полигонов, а также с работ на оборонительном рубеже и полностью сосредоточить в лагерях».

То есть за два до войны – а это именно 20 июня – личный состав 41-й сд снимался с оборонительного рубежа и сосредоточивался в полевом лагере. (Чтобы не упоминать в хрущевское время сам факт выхода на позиции войск 18 июня, Еремин, видимо, сознательно перемешал вместе события 18 и 20 июня.)

Картина красноречивая – войска отводились во всех четырех армиях КОВО.

Но при отводе задачу войскам быть в боевой готовности не отменяли, они в боеготовности всего лишь выполняли некоторые (какие – об этом чуть позже) передвижения в пределах своей полосы обороны.

Тем не менее даже такой отвод войск, когда война была на носу, – серьезный шаг, и для этого нужна была серьезная причина. Баграмян правильно указывает, почему это сделали, – Генштаб отводил войска в тыл, «чтобы не вызвать провокационных действий со стороны фашистов».

Но почему 18 июня провокаций не побоялись, а 20-го хоть и немного, но пошли на попятную?

ЧП № 2

Мысль о возможности роковой провокации, способной ввергнуть СССР в пучину гибельной войны на два фронта, гвоздем сидела в умах советского генералитета и руководства Наркомата обороны.

Вывод приграничных дивизий на позиции 18 июня сам по себе доказывает – в Москве уже твердо знали, что война есть дело ближайших дней (точнее, 20-22 июня). Но могло ли в таком случае советское правительство за эти дни вновь не попытаться предотвратить войну, будь для этого хоть один шанс из тысячи? Неделю назад это сделали обходным путем – публичным заявлением от 13 июня, провоцируя Гитлера на объяснение позиции Германии. Но тогда он глухо смолчал. Отчего теперь не обратиться к нему напрямую?

21 июня Геббельс записал в своем дневнике (он вел записи за предыдущий день, т.е. в данном случае за 20 июня):

«Молотов высказал желание приехать в Берлин, но получил резкий отказ. Он еще наивно рассчитывал на что-то. Это следовало сделать хотя бы полгода назад»289.

Когда обратился Молотов, Геббельс не сказал. Но это указал в своем дневнике начальник генштаба Вермахта Ф. Гальдер. 20 июня он сделал там следующую запись:

«Совещание с разбором обстановки… г. Молотов хотел 18.6 говорить с фюрером»290.

То есть 18 июня Молотов обратился к Гитлеру с предложением принять его, а когда 20 июня Гитлер ему отказал, то Геббельс с Гальдером сразу отметили это в своих дневниках.

Расчет советского руководства очевиден: согласится Гитлер – отсрочка войны хоть на несколько дней. На это, видимо, мало надеялись, но если последует отказ, то это еще одно прямое доказательство, что война неизбежна.

Выводить против Гитлера войска и в тот же день обращаться к нему с предложением о мире все-таки довольно нахально. И хотя Сталин не страдал как застенчивостью, так и вредной для дела перестраховкой, но сообщить Тимошенко и Жукову про обращение Молотова и в связи с этим еще раз предупредить их о необходимости соблюдения осторожности при выводе войск был обязан.

Итак, в Берлин ушло обращение к Гитлеру с предложением мира, а советские войска стали занимать боевые позиции по всей западной границе. Нервы у руководства Наркомата обороны, и в обычное время чрезвычайно опасавшегося роковых провокаций, в этот момент должны были звенеть как натянутая струна.

И в этот момент на территории КОВО в городе Перемышль, у самой линии границы, случилось чрезвычайное происшествие: